Тянусь за ней. Вижу лицо пожилого мужчины с глазами цвета пожухлой травы. Я точно его где-то видела. Воспоминание крутится в голове, но никак не раскрывается, будто подвисший браузер, когда отключили интернет.
— Тебе тут принесли поесть из столовой, — девушка показывает кивком на кулек. Цепляет рукой занавеску. Луч солнца разрезает крашеный пол на темно-бордовый и розовый сектора. Напоминает паркет в нашем зале для танцев.
— А вещи мои не вернули? Рюкзак. Телефон. Родным сообщили?
— Следователь обещал зайти после обеда. Вещи, скорее всего, у него, — вторую часть вопроса она, почему-то, опускает.
— Но что там расследовать? Разве это не рядовая авария, в которую попадают тысячи людей в мире каждый день?
Девушка пожимает плечами и бесцеремонно присаживается на кровать. Заглядывает на фото в моей руке.
— Папа?
— Нет. Не знаю кто это.
— Ясно. А то я думала родной кто-то. Когда пришла утром, ты это фото к груди прижимала. Ну, я и отложила, чтобы не помялось. Решила, что это для тебя важно.
Вдруг вспоминаю наш разговор со следователем. Тянусь к тумбочке, вываливаю оттуда запасную ночнушку, мыло, щетку, полотенце.
— А мой паспорт где?
— Не знаю. Может, Зуев взял? Слышала твой муж тоже был в маршрутке! — восклицает коротышка и хлопает в ладоши, ее конопатый нос нелепо подергивается.
Мотаю головой.
— Не волнуйся — он выжил, — заговорщицки шепчет девушка, чуть склоняясь ко мне. — Бенедикт Егорович вчера десять часов на операции был. Говорят, что с того света твоего любимого вытащил.
Задерживаю дыхание. Начинаю дышать, когда девушка смущенно закусывает губы и мямлит:
— Прости, я жуткая болтуха.
От нее пахнет сладкими духами или конфетами. Я рассматриваю ее пухлые пальцы в веснушках, которые бередят покрывало.
Муж? Какой еще муж? Хочу возмутиться, но есть ли смысл отрицать? Это нелепая путаница. Перед глазами встает тот самый штамп с размытыми краями и от руки написанным именем.
Марк. Вольный.
— Дыши, — медсестра хлопает меня по плечу, и я набираю, наконец, побольше воздуха. — Будешь нервничать — мне придется успокоительное вколоть, а от него ты будешь, как сонная муха, — она мило улыбается, замечаю тонкий шрам возле губы и ущербленные зубы.
Вдох-выдох.
— Вот так. Кстати, сегодня с тобой психотерапевт будет говорить. Вера Васильевна — классный специалист, она поможет справиться со стрессом.
А мне уже страшно, что снова в моей голове будут копаться. Я просто хочу домой!
— А когда меня отпустят?
— Как только станет лучше, — снова улыбка, показывающая щербинки. — Ладно пойду. Я там, — девушка показывает направление.
— В коридоре, — добавляю с сарказмом.
— Точно! Сама в туалет уже вставай, утку я убрала. Ты же ходячая, так что — сделай над собой усилие и пройдись немного, а то пролежни заработаешь на свои красивые ножки. Ужин в восемнадцать принесут в палату.
Смущаюсь и киваю.
— Вот и чудно. Я — Марина, — бросает она и уходит. Еще долго слышу ее сладкий шлейф.
Что дальше?
Произошла какая-то ошибка. Меня либо путают с другим человеком, либо кто-то жестоко решил пошутить.
Откидываю одеяло, встаю, справляюсь с головокружением. Роюсь внутри тумбочки: нахожу трикотажные спортивки и футболку. Быстро переодеваюсь. Пару раз останавливаюсь и вцепляюсь пальцами в край кровати, чтобы приглушить тошноту и не упасть. Делаю несколько глотков воды: нормальной воды, не горькой.
Из коридора доносятся голоса.
Я осторожно высовываю голову из палаты.
У соседней двери — люди. Женщина плачет: горько и протяжно. Другие обнимают ее и утешают. Стараюсь не думать о трагедии: мне своего горя хватает.
Почему мама с папой до сих пор не навестили меня? Где же Артем?
Бреду по коридору, держась за стену. Холодная краска местами вздулась буграми и больно колет ладони.
По интуиции нахожу туалет. Как назло, внутри ни одного зеркала. Укладываю пальцами и водой спутанные волосы: сплетаю их в косу на одну сторону. Она быстро расплетется, я знаю, но сейчас патлы жутко мешают. Свернуть бы их в гульку, да потуже, но нужен рюкзак — там булавки.
Хочется зарычать. По всему телу чувство, будто я провалялась полночи в грязи, и запах не лучше. Хочу в душ! Хочу домой. Сейчас зареву от истерики, но слез нет. Сухая горечь застывает в горле. Прополаскиваю водой, но никакого облегчения — стойкий вкус полыни растекается по деснам, катается по языку и льется в желудок.