Подхожу и касаюсь его теплых разбитых пальцев. Мне жалко его: по-человечески жалко. Но я не чувствую привязанности или чувств, даже симпатии. Я его не знаю.
Это жестоко. Хочу вырвать пальцы и убежать, но он сжимает руку так сильно, что я невольно присаживаюсь рядом.
На вид Марк взрослый: лет тридцать пять, тридцать восемь. У него широкие скулы и крупная шея. Опускаю взгляд ниже: по силуэту под одеялом вижу внушительную грудную клетку. Снова скольжу взглядом по его руке: бицепс, трицепс, что там еще — настоящий качок. Таких не берут в… балет. Щупаю его пальцы. Они словно из металла: цепкие и жилистые.
Марк поднимает вторую руку, и я машинально склоняюсь, чтобы позволить достать. Он касается моего лица, проводит пальцами по заклеенным порезам. Щекотно и больно. Я шикаю, а он замирает рукой на моей щеке и долго смотрит в глаза, не моргая. От его взгляда становится душно, словно я насекомое запертое в банке.
— Вика… — шепчет, так ласково протягивает «а», что у меня ноги подгибаются.
Мы чужие, незнакомые люди, а он смотрит и смотрит, и слезы счастья катятся по его щеке. Я начинаю верить в эту искренность, в него, в нас, в то, что могло быть «до».
Не сдерживаюсь. Закрываю глаза и реву. Муж вытирает мои слезы, царапая пальцами кожу.
Я прихожу в себя. Длинно выдыхаю, сдерживая волнение. Мне не по себе от этого фарса.
Бенедикт Егорович стоит в стороне. Бросаю на него взгляд: кажется, в темноте его глаза светятся. Ох, мне нужен отдых.
— Крылова, достаточно. Пойдем, — доктор зовет к выходу, но его взгляд все еще кажется странным. Может это из-за слез, которые застилают мир пеленой?
Марк отпускает меня. Пряча глаза, отхожу к дверям. Мужчина все еще тянется рукой, мычит что-то, и мне становится смешно, словно я попала в немое цветное кино с плохими актерами. Сжимаю губы и забиваю глубоко-глубоко желание расхохотаться.
Зуев хлопает одобрительно по плечу и выводит меня в коридор. Слышу вдогонку свое имя: протяжное, наполненное горечью и тоской.
— Завтра уже сможете нормально поговорить, а сейчас вернись в палату. Попозже Марина отведет тебя к Вере Васильевне.
Остаюсь одна в комнате и меня разрывает смех. Хохочу, а затем заваливаюсь на кровать и безудержно рыдаю.
Что-то не так с моей жизнью. Все по-другому. Не мое: чужое все и далекое, словно я провалилась в параллельный мир. Но ведь это же сказки?
Приоткрывается дверь.
— Вика, что-то случилось? — слышу Маринин голос. Он слегка надломан, с характерной хрипотцой. Но я не отвечаю ей, слишком занята слезным порывом.
Тапочки шуршат по полу, она подходит ближе. Я вдруг вспоминаю о самом важном. Вскидываю голову:
— Моим родным позвонили? И где мои вещи? Мне нужен телефон!
— Если помнишь номер, могу дать свой мобильник. А вот, сообщали ли твоим родным, я не знаю. Вчера на дежурстве Лиза была. Но вряд ли она успела. Тут же тако-о-е творилось.
Шмыгаю носом и растираю слезы по лицу, больно зацепляю пластырь на щеке.
— Ой, погоди! — Марина пропадает за дверями и через минуту возвращается. В руках баночки, коробочка и телефон.
Я сажусь на кровать и складываю ноги по-турецки. И чего это меня пореветь потянуло? Стряхиваю наваждение, гоню прочь слабость. Чтобы выбраться отсюда надо показать, что я быстро поправляюсь. Щупаю место, где перемотаны ребра. Болит еще. Дышать не мешает, но все равно — будто камень в груди.
Медсестра присаживается рядом, аккуратно снимает пластыри с моего лица и обрабатывает раны. От нее несет приторным ванилином или шоколадом. Я непроизвольно шиплю через зубы, когда рану щипает от спирта. Марина легонько дует. Дыхание у нее не сладкое, видимо, это духи так пахнут.
— Спасибо, — шепчу я.
— Пластыри не нужны, раны стянулись уже. Если будешь вести себя смирно, на воздухе они заживут быстрее и не разойдутся. Это всего лишь царапины. Вот здесь, — показывает на лоб, — парочка швов, а так — везунчик ты. Мужа жалко, но радуйся, что вообще выжил. Или ты не рада? По тебе не скажешь, что…
— Счастлива, — дерзко испускаю я и боюсь, что переборщила с сарказмом. — Конечно, я рада, — поправляюсь голосом помягче.
— Ничего, Вера Васильевна поможет со стрессом справиться. Организм у тебя крепкий — быстро восстановилась. Теперь, главное, психологически удержись и будешь через неделю в строю.
Даже мама всегда говорила, что на мне, как на собаке все срастается, и почти не оставляет следов. Я росла очень активным ребенком, но повезло выйти из детского возраста без единого рубца на лице. Хотя нос разбивала неоднократно. Да, везунчик я, ничего не скажешь.
Усмехнулась. Только вот новая горечь подступила к горлу: смогу ли танцевать со шрамами на лице? Разве что в массовке.