Она вспоминала, как на место Винбарра заступал Хранитель, и нужно было аккуратно отвязать и отпустить связь его человека, оставить только Хранителя. Она помнила слёзы Керы, не пожелавшей отречься от своего возлюбленного, и терявший человеческий разум взгляд Хранителя из глаз Наивысочайшего.
Тир-Фради прощался с Верховным Королем, Тир-Фради приветствовал Верховного Хранителя.
Она вспоминала благословение en on mil frichtimen³, и руки Катасаха на своих плечах, когда Совет покинул Поляну Хранителей, а они всё стояли и смотрели вслед уходящему брату.
…И вот теперь он, самый добрый человек, самый ревностный Хранитель Силы Жизни на острове и за его пределами, он лежит перед ней… Раньше он смотрел на неё сверху вниз, и глаза его улыбались, и расправлялись горькие складки у рта, каждый его жест говорил «ты только не беспокойся, обопрись на меня, если вдруг станет дурно», раз за разом повторяя этот обет почти тридцатилетней давности, когда их впервые представили, когда лицо омывали крылья собранных им для неё бабочек; а потом она смотрела на него сверху вниз, и он радовался каждому лопавшемуся бутону на её рожках…
Три десятка циклов с момента последнего из ИХ Праздников она наблюдала за Катасахом, и слушала своё сердце. Время ничуть не меняло его крепкий дух, возраст не калечил его разум. …и у него так и не появилась minundhanem⁴. Три. Десятка. Циклов. За это время родилась и выросла Кера. Целая жизнь. Мев оплакивала каждый цикл, дни которого могли быть украшены его солнцем, под которым раскрывались цветы на её рожках.
Два единственно значимых человека в её жизни одновременно вышли за грань, и каждый из них выбрал жизнь. Один — жизнь всего острова взамен жизни лучшего друга. Другой отдал свою жизнь взамен жизни renaigse, от которых Тир-Фради не видел добра ни тогда, ни сейчас.
Её возлюбленные братья. Мев стало невыносимо душно.
Мев водила пальцами по ресницам целителя, обводила холодные щеки… И ей вдруг резко стало так одиноко и так грустно, что она легла рядом и положила голову на его холодное плечо.
На этом же каменном столе они не раз открывали грудные клетки ушедших сородичей, подолгу разбирали многозначные случаи, вынимали и изучали шрапнель, вытягивали знаменитые хикметские яды из тлеющих ран, Мев показывала разницу между разрывом грудной мышцы от горя и разрывом от боли, а Катасах показывал, как можно сшивать кости, не раскрывая ткани и мясо.
Она укрылась его рукой, поджала пятки и горько расплакалась. Тёплая слеза скатилась по щеке и упала куда-то вниз, на него.
Катасах стоял над собственным телом и сам был готов разрыдаться. Мев была так одинока и несчастна, боги, ВСЕ ЭТИ ГОДЫ она была так одинока и несчастна! Он не думал о себе. Он думал о той, которой больше не мог помочь.
— Ну что ты, Мев, не надо так убиваться. Винбарр действовал в интересах Тир-Фради, ты же понимаешь. Не грусти, не надо, я же рядом. Я — не мое тело. Оно станет землей, оно родит новую жизнь. Но не я. Я останусь и буду всегда, я не покину тебя, нелюдимая Мев. Это хорошо, что мы с тобой так и не попрощались, Мев.
Ему было трудно управляться с изменившейся физикой тела, и как мог, он приблизился к хранительнице мудрости и попытался обнять. Мев глухо завыла и зарылась в ледяное плечо мертвеца. Он отпрянул и опустил голову. Он больше ничего не мог. Как не могла и она, ослеплённая и оглушенная своим горем. Идти было некуда, и Катасах замер безмолвным наблюдателем.
***
Вернувшись с континента и потребовав справедливости, Мев больше никогда ходила в святилище en on mil frichtimen. Бесчинства renaigse заставили её усомниться в состоятельности en on mil frichtimen, как отца детей Тир-Фради. Она пообещала, что обязательно вернётся в святилище, как только разберётся в себе. Но с годами вопросов становилось всё больше, а доверия к en on mil frichtimen все меньше.
— Почему он не остановил руку Винбарра? Почему позволил Катасаху отдать собственную связь с островом renaigse? Какой в этом высший смысл? …а может эти и многие другие попущения, — она стиснула зубы, вспоминая рабство в Серене, — и вовсе не имеют высшего смысла, и всего лишь — слабость их бога, а вернее, их духа, возомнившего себя богом…?
Мев заставила себя остановить мысли. Почерневшая от горя и рождающейся злобы, она с трудом поднялась на ноги, и опустила голову, глядя на мертвеца.
Она запомнила навсегда весёлые солнечные глаза Катасаха, когда он пел ту песню о торжестве её рта над мирозданием, и с каким серьезным видом он продолжал молоть полный вздор, лишь бы убрать тяжелую складку меж её бровей. Она вспоминала, как на ИХ Праздниках измеряла этими губами его могучее тело со следами недовольства его самых хищных и обезумевших пациентов, и только сейчас призналась себе, что хотела бы измерить ими его бесконечную душу, в которой хватало места для всех — и для убитых, и для убийц…
На прошлую луну Катасах послал за ней по поводу очень интересного случая. Собиратели застали неоконченный бой. Дрались андриг и ульг, и андриг был так зол, что пробил головой ульгу брюхо, да так и не смог её вынуть — рога застряли в рёбрах. Ну, а ульг, в свою очередь, разодрал брюхо андригу и, ослабев, не смог выпутать из рёбер и кишок когтистые лапы.
Когда Мев пришла, звери уже не ревели, а просто громко и тяжело дышали. Катасах дал каждому Молока, поил их с ладони, рискуя остаться без пальцев.
— Здравствуй, нелюдимая Мев, да падут звёзды к твоим ногам! Всегда удивлялся, как всего пара маленьких глотков Молока валит с ног таких гигантов, а нам, людям, вроде и нипочём. Видишь этих стервятников вокруг? — он весело махнул в сторону зевак, — они ждут шкур и мяса, а ещё костей на ножи и рукояти, и когтей на дары своим воинам, и рогов для Молока. Они ждут, когда жизнь покинет этих горе-бойцов, — целитель ласково погладил ставший общим для обоих зверей бок.
— И конечно, мудрый Катасах не позволит жизни так просто покинуть бедных зверей? — Мев с нежностью вытирала бусинки пота с его висков: руки целителя были в крови, Молоке и содержимом потрохов.
— Им больше не больно, — устало, но удовлетворенно, проворчал он, — однако нам надо спешить, скоро действие Молока пройдёт.
— Тогда зачем ты позвал Мев? Ей нечего делать там, где жизнь. Позвал бы Данкаса. Жизнь — дело лекарей, а не Мев, — она сидела на земле, подобрав пятки, и задумчиво наблюдала скомканные клубки нитей жизни над ранеными животными.
— Вот как раз поэтому, — Катасах не глядя ткнул пальцем в один из клубков, — в нескольких местах эти нити спутаны между собой. Если их просто порвать — оба погибнут. Нужно тонкое умение жреца и четкость зрения Мев. Глупому Катасаху невдомек как их держать. Его дело — материя, но не вот эти вот тонкости, — он увлечённо возился в брюхе ульга, отбрасывая участки кишечника, которые не могли больше жить, — а вообще их вынужденный союз очень похож на minundhanem. Связанные где-то наверху узы, навеки сплетшие судьбы, связанные неделимо и навсегда, — он осекся, -…да и потом, я побаиваюсь Данкаса.
Мев и бровью не повела. Она бережно вытягивала нити и раскладывала их в сеть, пытаясь найти конец. Ну или хотя бы начало.
— Напрасно ты так с ним. Данкас незлой.