Хранительница мудрости тяжело подошла к дому и попыталась заговорить. Слипшийся рот с трудом разомкнулся, и Мев прошептала слова приветствия. К ней тут же подбежал неизменно молчаливый Нанчин с одеялом и чашкой с целебными настоями. Мев накрыла его лицо ладонью, и слёзы навернулись на его глаза. Она пожала плечами:
— Всё к этому шло. Так даже лучше — теперь Мев не оставит свой клан, ни в жизни, ни после.
Нанчин заулыбался, вытирая глаза, увердительно затряс головой и жестами показал, что её зверей больше нет, что Люди Тени понемногу пообвыклись, что научились кормиться иначе, чем прежде и что в целом жизнь их ненамного изменилась. А, и еще что на Совете каждый сам за себя.
— Мы не воюем, Нанчин, и не берём силу павших — напомнила она.
Тот виновато улыбнулся и пожал плечами.
— Ну хорошо — только не воюем. Запомни — Мев не хочет, чтобы её клан отравился дарами Самозванца.
Нанчин закивал.
Весть о возвращении Мев быстро облетела затихший остров, и в её хижину выстроилась очередь живых и мёртвых вождей.
Она рассеянно скользила новыми, иными, глазами по окружившим её лицам, пытаясь зацепиться хоть за чей-то взгляд, подожжённый гневом или благословлённый силой не склонять колен, но в неё, словно пощёчины, прилетали только страхи и сожаления.
— Хранительница мудрости, почему умирают наши андриги?
— Мев, почему вода стала отравленной?
— Сделай что-нибудь, нелюдимая Мев, мы же знаем, ты всё можешь!
Хранительница мудрости опустила веки, чтобы хоть на минуту вернуть уплывающую гармонию. Наконец она вынула главное, — что живёт, вцепившись в последнюю мысль — если она до сих пор жива, значит, действительно способна на всё. Сбросив одеяло, Мев сбежала в лабиринты памяти.
Она сбежала к тому, с кем они так и не попрощались. Только треснувший амулет гулко стукнул по полу и развалился на неравные половины. Нанчин бережно поднял его и прижал к груди, наложив охранный знак на место, с которого исчезла хранительница мудрости.
Мев снова стоит на улицах Серены и нервно теребит кончики пальцев, потерявших здесь ногти. Вокруг — костры, в которых вместо дров — люди. То ли листья, то ли бабочки отрываются от земли и взлетают к багровому солнцу хороводом искр. Она вскидывает голову вслед, и ком встаёт в горле, и нельзя ни вдохнуть, ни заплакать: призрак церемонии Тупого Серпа пришёл сюда вместе с ней. Поймав одну бабочку, хранительница мудрости всхлипывает и раскрывает ладони. В них кусок плотного пепла с убегающими вверх искрами.
Она зажимает рот и горько плачет, содрогаясь всем телом, садясь на мёртвые камни пустых улиц. Самозванец спутал пути видений Мев? Не может быть, он слишком груб и неопытен. Зачем она здесь, в городе мёртвого огня и червивых душ, обремененных кусками мяса? Размазав кулаками слёзы к вискам, она фокусирует взгляд и вскакивает на ноги.
Между неё и горой огня стоит, скрестив на груди руки, Катасах и смотрит на кадавров. Шлем лежит у его ног. Она на цыпочках идёт к нему, не смея моргнуть, не смея спугнуть видение. Почерневшая ладонь ищет амулет на груди, чтобы на всякий случай за него схватиться и найти дорогу из невыносимой иллюзии, но амулета нет. Она пошатывается от неожиданной потери, но не сбавляет робкие шаги. Ей уже почти всё равно. Если и суждено заблудиться навеки в мучительном лабиринте, в котором есть Он — значит так тому и быть. Три десятка циклов она копила обиду и страхи, но они остались в погибшем мире, дар которого приняла нелюдимая Мев, — дар оставлять с собой только истинную волю. Сейчас её воля и Катасах неделимы.
Мев влечёт к его ссутулившемуся силуэту. Гора огня не обжигает, а только слепит её. Она надеется на полумеры, поэтому решает позвать. Мев кричит как умирающая андрижица, она кричит его имя, но из горла вырывается только крик кошмара, только слабый свист.
Она больше не хранительница мудрости, она — заблудившаяся и потерявшая путеводные нити девчонка. Она держится за воздух и опирается на память о нём.
И Мев бежит к Катасаху, готовая разбить его образ своими бесплодными усилиями, задыхаясь и потеряв надежду. И его спина мягко пружинит под ударом об его застывшую фигуру. И её взгляд взлетает к его лицу, и он оглядывается через плечо.
У него очень тяжёлый и печальный взгляд. В глазах лекаря отражается, что он действительно не видит ничего, кроме случайной статистики своих ошибок, и все его мертвецы раздирают на куски его не отошедшую душу. Мев замирает с открытым ртом, потрясенная встречей.
Катасах отворачивается и начинает говорить.
— Если бы я понял, что такое их хворь. Если бы смог найти Корень малихора. Если бы успел объяснить Винбарру…
— Катасах! Посмотри на Мев! — кричит Мев, и сжимает кулаки, вцепившись в него. Из её рта вылетает только бессвязный шёпот.
— Только на пороге смерти я понял своё малодушие, — он шагает к огню и суёт в него руку, — я потерял самое важное, что может случиться в судьбе человека. Моя minundhanem¹ осталась совсем одна, — рукав туники даже не тлеет, — и вот я здесь. Так мне и надо. Как же я устал. Я не хочу больше быть.
Мев отталкивает его и подходит к его лицу.
— Баран! Ты глупый мёртвый баран! — она заглядывает в его погасшие глаза и вдруг начинает его бить. Её губы дрожат, но она толкает его в грудь и отчаянно стучит туда, где было его сердце, всегда охотно рассказывающее Мев все тайны Катасаха.
— Мев здесь! Мев останется с тобой! Пусть здесь и пусть так, но Мев тоже смертельно устала, — она хрипло и быстро заговорила, — Ты ушёл, и мир начал гибнуть. Ты оставил нас одних. Винбарра больше нет. Пришёл Самозванец и отравил и зверей, и Хранителей, и воду… En on mil frichtimen² нас тоже оставил… Мир сошёл с ума. Мев не справляется, понимаешь? Пусть она будет здесь, только бы с тобой, жрец… — она закрыла руками лицо и расплакалась. — Земля плачет без тебя, Катасах. Земля теряет Мев без тебя, Катасах. Мев умирает от горя, Катасах.
Ей на плечи ложатся тяжёлые ладони.
— Что ты с собой сделала, хранительница мудрости…
Она всхлипывает и смотрит в его глаза.
— Это правда ты, Мев?
— Правда…
— Я всё видел, — он берёт её почерневшую руку с сочащимся порезом и качает головой, — зачем же…
— Потому что Мев не за кого было держаться здесь.
— Потому что Катасах ушёл в смерть?
Мев сердито вытирает слёзы и не отвечает.
— Айдена я тоже видел, — целитель мрачно поджимает губы.
— Ему хорошо быть курносым, да? — она нервно смеется сквозь слёзы.
Великая Смерть, управляющая злыми масками, начала меркнуть и отступать.
С небес посыпался дождь — и через секунду превратился в ливень из пылающей крови. Мев прижала Катасаха к груди, прикрывая собой от огненных полос. Прижала, — и провалилась в обугленную вмятину в его рёбрах.
— Он не хотел, — пробормотал Катасах, — не думай об этом, жрица.
Она зажмурилась, он укрыл её рукой и поцеловал в лоб.
Маленькие пальцы касались острых почерневших рёбер, тёплые слёзы капали туда, где когда-то билось его большое доброе сердце и смешивались с пламенем дождя.
— Думай обо мне как о живом, — шёпотом попросил он.
Мев сжала губы и закивала.
— Давно хотел тебе сказать… Ты моя minundhanem, Мев, — он неловко улыбнулся, — я сразу понял это в тот день, когда тебя увидел. Ну, а я твой баран.