«Свеча погасла!»
Выудив из ящика стола коробок спичек, Киллиан пересек комнату и подошел к полке, где неизменно — даже когда его не было дома — перед небольшой фотографией в рамке горела свеча. Он не успел взглянуть на снимок, а грудь уже стиснуло металлическим обручем.
Классический условный рефлекс по Павлову.
На фотографии, сделанной в пустыне, перед армейской палаткой стояли в обнимку лучшие друзья их подразделения: Ронан, Мэтьюз, Мейер и Ли. Все они были в военной форме и солнцезащитных очках. Они стояли вплотную друг к другу, сплетя за спинами руки, и самозабвенно гримасничали на камеру.
Во время этой операции по настоянию Мейера они сделали чертову уйму снимков. Киллиану не хотелось увековечивать свои военные будни, но чего не сделаешь ради друзей. Последняя фотка, где они были все четверо, идеально отразила их внутреннюю неразрывную связь — братья по оружию, братья навсегда!
Взгляд Киллиана замер на стоявшем между ним и Мэтьюзом Ли с дурашливой белозубой улыбкой на лице. Такой до боли родной и знакомой, что смотреть на нее было одновременно и сладко, и горько. Это как человек, возвращающийся домой после длительного отсутствия, не уверен, что его ждет, когда он туда в конце концов доберется.
Ли улыбался всегда. Причем часто там, где это было абсолютно неуместно. Из-за этого у него случались инциденты в учебке.
— Рекрут, солдат не должен улыбаться! — сержант-инструктор ударил его, не сдержавшись, по лицу.
— Так точно, сэр! Не должен, сэр! Но я ничего не могу с этим поделать! Просто у меня такое лицо, сэр!
От этого воспоминания Киллиан невольно фыркнул, а его плечи заныли фантомом старой боли — та шутка Ли обошлась им всем по сто отжиманий за один присест.
Ли умел рассмешить его даже в самые мрачные моменты дислокации. Им всем это было необходимо. Чтобы выжить. Но как же легко было забыть, что друг тоже не железный. После очередной патрульной миссии, проходившей недалеко от Хуссейба в провинции Рамади, Ли сломался.
Как и все они, не исключая Киллиана.
Внезапно звуки и образы прошлого атаковали его разум.
Ослепительно-яркая вспышка полыхнула, подобно молнии, из самодельного взрывного устройства, установленного на дороге, и от мощного взрыва зазвенело в ушах. Повсюду стоял запах горящего топлива. Жар огня, напоминавший ад, кольцом сомкнулся вокруг них. Парень в американском камуфляже без чувств завалился на руль. Перед глазами мелькал дикий, безумный танец тел, осыпаемых роем пуль. Яростные гортанные выкрики врага, пропитанные чистой ненавистью, перемешались с испуганными криками детей, слишком маленьких, чтобы понимать, что происходит. Женские вопли боли и стоны «Saa'adinii!»… снова и снова.
— Помогите! Помогите!
— Черт! — острая боль пронзила все тело, и Киллиан зажмурился.
На секунду ему показалось, что его скрутил сердечный приступ.
Присев на корточки — сейчас это казалось единственно логичным средством против жгучей боли в груди — он уперся рукой в пол для равновесия. Колючих волокон дешевого ковра оказалось достаточно, чтобы отвлечь его, и Киллиан, открыв глаза, уставился на него.
«Надо будет его выбросить. Домовладелец, дешевая задница, не сделал этого перед моим заселением, как обещал, — Киллиан сделал несколько глубоких вдохов, и образы того жуткого дня начали меркнуть. — А остальные парни испытывают такое? Или только я? Ли прошел через подобное?»
Он знал, что ответил бы Мейер, так как слышал это бесчисленное количество раз.
«Чувак, это война, — Мейер с силой выдыхал дым «Marlboro Red», словно подчеркивая этим смысл своего высказывания. — В гребаной войне нет ничего хорошего. Люди постоянно гибнут. Наша работа — убивать и взрывать это чертово дерьмо. Мы же солдаты. И это наша прямая обязанность. Никто не обещал, что это будет легко и красиво. Но мы продолжаем делать это, потому что мы — Сильная Армия. Так?
На тот момент это было именно то, что им всем нужно было услышать.
Поэтому они в едином порыве кричали «да-а-а!».
Киллиан никогда не был силен в строгом соблюдении канонов католической веры, в которой вырос, но в ее догмы верил всей душой. Была лишь одна причина, по которой они смогли выбраться живыми из той «мясорубки», — их время умирать не пришло. С тех пор он всегда держал свечу зажженной, как молчаливый обет в знак благодарности Богу.
За Мэтьюза, за Мейера, за себя. За благополучное возвращение домой.