— Да.
— Ты никогда не говорил ничего подобного ни об одной девушке, Килли. Еще и скрыл ее от меня. Все настолько серьезно?
— Я не знаю. Но хотелось бы. И это последний чертов вопрос, на который я ответил.
— Ладно, — Мелоди разочарованно вздохнула. — Ой, подожди. Еще один. Приведи ее на семейный обед в это воскресенье!
— Это не похоже на вопрос.
— Конечно же, нет, это ультиматум!
Киллиан рассмеялся.
— Хорошо, я передам ей. Но не гарантирую, что она согласится.
— Просто скажи ей, что мы замечательные, а наша мама — прекрасный повар.
Оба дружно расхохотались.
— Ты хотела сказать «папа».
— Мамина стряпня стала намного лучше. Ты сможешь убедиться в этом на воскресном обеде, придя со своей девушкой.
Киллиан кисло усмехнулся.
— Ты невыносима, как мама. Обними за меня детей. Увидимся в воскресенье.
— Пока, Килли.
Откинувшись на спинку стула, он широко зевнул. Его мысли лихорадочно метались. С трудом верилось, что до турнира осталось чуть меньше двух недель.
«Еще двенадцать дней, и мне не придется страдать за Мелоди с племяшками. Бог мне в помощь! — взглянув на часы и увидев, что уже девять вечера, он нахмурился. — Сэмми уже должна была вернуться домой», — его мысли переключились на нее, и он забеспокоился, не попала ли она в беду.
Но тут, словно по волшебству, его телефон запищал в третий раз.
Схватив его и глянув на экран, он испытал неимоверное облегчение.
Сэмми: «Едва добралась домой, тут же уснула. Иначе бы написала раньше! Прости. Надеюсь, пирог понравился. Сладких снов, ХОХО» (прим. искреннее выражение симпатии, любви (аббревиатура от «hugs and kisses» дословно «целую, обнимаю», где х — поцелуй, о — объятие, хо (экс оу) — «целую, обнимаю»).
Киллиан: «Я уже начал беспокоиться. Рад слышать, что у тебя все в порядке. Пирог просто чудо. Поговорим завтра. Сладких снов».
Взгляд Киллиана зацепился за крестики и нолики в конце ее сообщения.
Ему вдруг стало интересно, что они для нее значили. Было ли это ее признанием желания обнять его и поцеловать или же просто традиционным завершением сообщения? Его большие пальцы зависли над клавиатурой, пока он раздумывал, не добавить ли и ему ХОХО.
«Ронан, ты это серьезно?! — он передумал делать приписку, но ничего не мог поделать с внезапно вспыхнувшим желанием обнять и поцеловать ее на самом деле. Сегодня они с ней были в шаге от этого. — Гребаный Басанта! — ему вспомнилось, как тот прервал их, едва Сэмми проявила инициативу. — Она доверилась мне! Более того, убедившись, что со мной ей ничто не угрожает, поверила в себя», — при этой мысли он счастливо улыбнулся.
20. Счастье
Следующим вечером Саманта занималась в своей любимой студии в «Игреке».
Она делала растяжку на паркетном полу так интенсивно и так долго, что мышцы ног буквально гудели от напряжения, причинявшего ощутимую боль.
Эта студия была самой невостребованной, так как находилась в глубине здании, позади отремонтированных и заново оборудованных комнат. В ней, разумеется, тоже планировался ремонт, но Саманте нравился ее потертый, обветшалый шарм: потрескавшиеся от времени паркетные доски, расшатавшиеся балетные станки, которые постоянно приходилось подтягивать, и тянувшаяся по потолку проводка.
Сэмми опустила голову, вытянула руки вперед и, закрыв глаза, сделала глубокий — насколько хватило легких — вдох. Скопившееся за день напряжение выплеснулось вместе с мощным выдохом, и блаженное умиротворение наполнило тело.
Тишину нарушило настойчивое жужжание мобильного телефона, громко вибрирующего на деревянном полу, и Саманта, вздрогнув от неожиданности, резко подняла голову. Раздраженно рыкнув, она подтянулась на руках, не вставая с шпагата.
Джаз: Я знаю, что ты репетируешь танец. К «Ярмарке»? Да или нет? Хватит тянуть резину, девочка.
Саманта недовольно поджала губы.
Она собиралась до последнего избегать эту тему. Пока не закончится отборочный тур. К тому же с момента, как она расставила все точки над «i», Джаз больше ее не беспокоила… до сегодняшнего дня.
Сэмми: Еще не определилась. Склоняюсь к «черт возьми, нет».
Ее большой палец завис над кнопкой «отправить», но она, так и не нажав ее, положила телефон обратно. Наклонившись вперед, она поставила локти на пол и, устроив подбородок на сцепленных ладонях, принялась рассматривать себя в зеркале.
Она заметила, как сузились ее глаза, пока она оценивала проделанную работу.
Хореографическая композиция, которую она создала, хоть и не была безупречной, но в то же время могла выдержать даже жесткую критику. Ее миниатюра впечатляла свой мощью. За три минуты она почувствовала такой прилив энергии, что, казалось, могла справиться теперь с чем угодно.
«Может, я все же смогу… Почему нет? Почему бы не сделать это? Для танца, которому не суждено быть представленным публике, я работала слишком усердно».
От мысли, что она выступит на сцене перед десятками, возможно, даже сотнями зрителей, которые будут пристально наблюдать за ней, кровь застыла в жилах. Вот только реакция эта показалась ей навязанной. Какой-то автоматической. Ведь проявляться она начала только после изнасилования.
«У меня никогда не было страха перед сценой… Легкий мандраж перед выступлением, да, но не страх. Так что хватит бояться. Я не позволю ему победить!»
Внезапно Саманта увидела в зеркальном отражении не ту себя, к которой привыкла за последний год, а уверенную молодую женщину с волевыми чертами лица и решительным блеском в глазах.
Сэмми: Я в деле. 100 %.
Прошло целых пять минут, в течение которых она представляла, как у Джаз отвисает челюсть, и подруга пытается прийти в себя. И тут снова зажужжал телефон.
Джаз: ДАВАЙ, ДЕВОЧКА! СДЕЛАЙ ЭТО! Люблю тебя и горжусь!
Саманту вновь охватила паника. Сердце пустилось вскачь, а руки задрожали.
«Дерьмо! Что я наделала?»
В студии вмиг стало душно. Но не столько из-за плохой вентиляции, сколько из-за поспешного решения. Подойдя к большому окну в задней части зала, она повернула рычаг, чтобы открыть форточку, и прохладный воздух заполнил студию.
Она снова села на пол, раздвинула до предела ноги, вытянула носочки и, наклонившись вперед, уперлась локтями в подоконник. Ей нравился открывающийся из этой студии вид Бостона. Особенно вечером, когда город сиял яркими разноцветными огнями.
В такие минуты она с легкой грустью вспоминала Нью-Йорк.
Она не была там с того дня, как покинула его. Но, несмотря на то, что безумно по нему скучала, очень сомневалась, что сможет туда когда-либо вернуться. Ведь теперь он ассоциировался с местом, где была разрушена ее жизнь.
«Вот только через две недели я обязана явиться в суд…»
Чувствовать себя жертвой было не менее отвратительно, чем само преступление.
Саманта ненавидела свою панику. Свою затяжную депрессию. Ненавидела свой страх перед всем, что находилось за безопасной границей ее семьи. Ненавидела то, что приходилось резать кожу, чтобы совладать с собой. И ставшее стойким ощущение бессмысленности жизни. Она ненавидела то, что от ее прежнего яркого «я» осталась лишь жалкая оболочка. Но более всего проклинала себя за то, что не знала, как со всем этим жить… Да и вообще, возможно ли это.
Гнев переполнил душу, а непрошенные горькие слезы защипали глаза.
Сколько времени должно пройти, чтобы она перестала мучиться от осознания, что никогда не сможет иметь детей? Как скоро возродится хотя бы малая толика веры и доверия людям? И неважно, сколько раз она прокручивала в голове эти вопросы. Ответов, черт возьми, по-прежнему не было.