– Саша, – сказала она, с трудом переводя дыхание, – я бегу за вами уже пять кварталов, зову, а вы не слышите! Здравствуйте!
Шибаев, к своей досаде, вспыхнул скулами, от души надеясь, что она этого не заметила. Она, улыбаясь, смотрела на него, и в глазах ее светилась радость. Змейками шевелились знакомые разноцветные серьги.
– Я себя страшно ругала, я ведь даже не взяла ваш телефон!
Шибаев откашлялся, не зная, что сказать. Встреча оказалась некстати, он даже чертыхнулся про себя.
– Вы спешите? – спросила Григорьева, заглядывая ему в глаза. Она выглядела по-другому сейчас, моложе, в черных джинсах и зеленой стеганой курточке.
Александр выдавил из себя что-то маловразумительное. Он решительно не понимал, что с ним происходит, и вдруг ни с того ни с сего почувствовал досаду на Алика Дрючина с его бесконечным трепом о Григорьевой и дурацким к ней интересом, из-за которого он, Шибаев, теперь стоял столб столбом, не находя слов. Сложная связь между Аликом и Ириной мешала ему сослаться на спешку и слинять. Он упускал драгоценные мгновения и прекрасно понимал, что уйти уже невозможно. Повторялась история с кофе у нее дома. Он снова попал под пресс неожиданной ситуации, не сумев (или не захотев) вовремя сориентироваться и вывернуться из-под него.
– А я иду за реку, – сообщила Ирина. – Позвонила приятельнице, она не может, едут на дачу листья убирать. А у вас есть дача?
– Есть, – вдруг сказал Шибаев, подумав о «хижине дяди Алика», как Инга называла рыбацкую развалюху на Магистерском озере. Строго говоря, хижина принадлежала Дрючину, но у Александра был «пожизненный» пропуск и разрешение появляться там в любое время дня и ночи.
– А что там растет? – спросила Григорьева.
– Трава, – ответил Шибаев, отмечая иррациональный характер беседы.
– Если вы не спешите… – неуверенно сказала она. – Если вы не спешите, мы могли бы пойти вместе. Последний теплый день, теперь уже до весны. За рекой хорошо, я часто хожу туда летом. Пошли?
И они пошли.
За последние три дня он несколько раз звонил Григорьеву, чтобы договориться о встрече, но тот был недосягаем. Можно было бы написать ему, что он, Шибаев, разрывает договор о сотрудничестве, но такие вещи лучше решать с глазу на глаз. Так что вопрос о его увольнении был решен, или «увязан» – так, кажется, это называется на бюрократическом языке – лишь наполовину. Для окончательного решения требовалось сообщить об этом Григорьеву. Лично.
Они неторопливо брели в сторону реки, и Ирина рассказывала, что сейчас там удивительно – листья с осин почти облетели, стволы белые, а тонкие ветки ивняка красные. И речная вода необыкновенно прозрачная и холодная, и желтый песок. И жухлая трава и листья, и вдруг – зеленые пики аира в ржавых студеных бочажках! И свист ветра в сухих стеблях, и крики птиц, которые не успели улететь…
Она оживилась, раскраснелась, говорила торопливо, словно боясь, что он перебьет. Шибаев шагал молча, сунув руки в карманы куртки, делая вид, что не замечает ее быстрых коротких взглядов сбоку. Он не столько вникал, о чем она говорит, сколько прислушивался к ее голосу, низковатому, негромкому, возбужденному.
За рекой было ветрено, пахло сухими листьями и речной водой. Каждый листок и каждая былинка виделись отчетливо, до самой крошечной детали. Мелкая чистая волна накатывала на песок, иногда плескалась рыба – вспыхивала серебряной искрой. Отсюда был отчетливо виден белый храм Спасителя на противоположном берегу, с золочеными луковицами и крестами.
– Правда чудо? – спрашивала Григорьева.
– Красиво, – отвечал Шибаев.
– Я ведь собиралась стать великой художницей, – сказала она с улыбкой. – Честное слово! Мой руководитель прочил мне большое будущее, и я верила, что впереди у меня слава, признание… Но не получилось. Только один мальчик с нашего курса поступил в столичный вуз, остальные расползлись кто куда. В оформители, дизайнеры, иллюстраторы, даже веб-дизайнеры. Некоторые поменяли профессию, другие… девочки, повыходили замуж, осели дома, родили детей… Никто не состоялся как художник.
– Вы больше не рисуете?
– Иногда… пишу, – ответила она не сразу. – Для себя, ничего уже не ожидая.
– Понятно, – по-дурацки произнес Шибаев, не определившийся с тем, как себя держать. Ему хотелось спросить ее о… ней самой, о муже, об их отношениях. Но она все говорила о природе, неустанно восторгаясь, срывая какие-то уцелевшие цветы, показывала их Шибаеву, ожидая ответных восторгов. Он невольно подумал, что Алик Дрючин сумел бы поддержать разговор о… ни о чем, и они бы нашли общий язык.