Вчера он напился в хлам. А кто бы не напился, услышав такие слова! Или это было не вчера, а вовсе третьего дня? Да плевать, когда это было! Рада умерла. Или нет? Что значит - умерла для него? А для кого нет?
Марк остановился, задрал голову к небу. В узкой щели между стремящимися сомкнуться крышами домов холодно и безразлично мерцала звезда. Марк задумался, погрозить ли кулаком этому безразличию, но от этого безусловно важного и полезного дела его отвлек шум приближающихся шагов и едва уловимый шелест одежды.
Если бы Марк не был так пьян, он бы задумался над тем, насколько тихо, на грани слышимости слуха музыканта звучит прикосновение ног к булыжникам мостовой. Он оглянулся и в первый миг замер, не в силах поверить увиденному. Рада стояла неподалеку, пристально глядя на Марка темными глазами, казавшимися огромными на бледном лице. Губы казались почти черными, а потому блеснувшие в улыбке зубы были видны отчетливо. Нет, не зубы. То, что показалось из-за разомкнутых губ, можно было назвать только клыками...
С Марка разом спал хмель, дыхание перехватило, а сердце, казалось, перестало биться. Он и раньше слышал о кровопийцах, несущих с собой не только смерть, но и чуму. Нахцерер - вот как они звались. Только вот не выходили они из своих могил, пожирали свой саван, свою плоть и пили жизнь своих родных. Но были и другие, и они были где-то далеко. Сердце глухо стукнуло о ребра раз, другой, а на лбу выступил холодный пот. Далеко - там, откуда приехали черноглазые и темноволосые лэутары, и называли их нелапси...
Рада шагнула к нему навстречу, и за спиной девушки из мрака соткалась еще одна фигура. Глаза, горящие красным злым огнем, словно угли камина, смотрели на Марка из впадин глазниц. Тонкогубый рот растянулся в довольной ухмылке, обнажив множество острых клыков. Когтистая рука в клочьях мрака указала на Марка, и Рада с тихим угрожающим смехом сделала еще один шаг.
Дикий звериный ужас ударил под дых и разом стряхнул оцепенение. Марк развернулся и помчался прочь, ощущая за спиной тихую поступь нагоняющей его смерти. Тонкая рука легла на его плечо, с неженской силой рванула, хриплый торжествующий смех прозвучал над самым ухом, а кожу обожгло ледяное дыхание. Марк закричал, рванулся из цепких пальцев и побежал прочь из последних сил.
- Город погрузился в траур, и еще живые готовились примерять сметные одежды, - голос музыканта стал едва слышен, и слушатели невольно придвинулись ближе. - Надежда почти покинула жителей города, но Агустин играл и пел, вселяя искру веры в лучшее.
Музыкант заиграл на волынке, и колокола на башне вторили его мелодии.
- Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, - вызванивали колокола.
- Всё пропало, - выводил певец. - И даже богатая Вена пропала, как и Августин; плачьте со мною вместе, всё пропало!
Марк очнулся в темноте. Рядом кто-то лежал, но как Марк не прислушивался, не мог уловить ни звука. Он с трудом пошевелился, тяжело встал и огляделся. В тусклом свете ущербного месяца он разглядел множество тел. Молодые и старые, женщины и дети - они лежали вповалку и все были мертвы. Лица были искажены застывшей агонией, а тела покрыты язвами. Марк попятился, натолкнулся на стену и, подвывая от ужаса, стал карабкаться вверх. Задыхаясь и кривясь от боли в оцарапанных пальцах, он перевалился через край ямы и стал вдыхать холодный, пахнущий болью и пропитанный страданиями, но такой вкусный воздух. А потом встал на ноги и пошел прочь - как можно дальше от чумной ямы, от обезображенных болезнью тел. Пошатываясь, он добрел до церкви святого Ульриха, оперся о стену - и тут же отдернул руку. Ладонь горела, словно он схватился за раскаленный металл. Марк уставился на красное пятно, на глазах становящееся меньше. За спиной послышались шаги.
- Свет убьет тебя, - произнесла Рада. - Уходи.
- Позвольте, милая фройляйн, я помогу донести вашу корзину!
Молодуха вздрогнула и обернулась, но тут же успокоилась - к ней обращался давешний музыкант. Узнала его она по волынке и плотному плащу с глубоким капюшоном, в который музыкант кутался весь вечер.
- Спасибо, добрый господин, - произнесла она.
- Марк Августин, - усмехнулся он. - Это мое имя.
Сейчас капюшон был откинут, и женщина смогла разглядеть и светлые как солома волосы, и насмешливые глаза, и широкий рот. Вот только глаза были красного цвета. Женщина тихо ахнула, но больше ничего сделать не успела - в ее горло впились острые зубы.
В Москву пришла чума.