Старый сукин сын, Рабби Шимон сделал меня, без сомнения. Не знаю, как именно, и, подозреваю, не узнаю никогда.
Я ведь хотел вытрясти из него всё. Он выглядел подозрительно, вёл себя подозрительно, знал много больше, чем говорил, а я… просто оставил его одного. Предупредил, угрожал, но что с того? Если Рабби действительно собрался бежать, то ему мои угрозы – растереть и выбросить.
– Мы ещё не закончили, Рабби, – прошептал я, усмехнувшись.
Впрочем, за усмешкой не стояло ничего конкретного, а слова не соответствовали истине.
Я повернулся и прошёлся в обратную сторону. На небе светила луна, и я старался держаться в тени домов. Дойдя до гостиницы, увидел, что в окне Рабби горит свет, обрисовывая невысокий силуэт.
Подкравшись ближе, я разглядел, что это действительно Рабби, если только он не обзавёлся братом-близнецом или двойником. Старик смотрел на улицу недвижимо и молча. Я же изучал его минут пять, размышляя, что делать дальше.
Вернуться и арестовать Рабби? Это выглядело логично, но так я терял время. Собирался действовать по горячим следам, а они и без того почти остыли. У меня была ещё одна встреча, и, провозившись с Рабби, я рисковал не застать Легбу сегодня.
И всё же не стоило так просто оставлять это. Я понадеялся, что мне повезёт, и решил вызвать патрульного от Легбы. Ночь за решёткой поможет старику ответить на мои вопросы утром. Если ответы меня удовлетворят, то я позволю ему вернуться в гостиницу.
А вот проваливать на все четыре стороны только после того, как убийца Дока отправится на виселицу. Смертную казнь в Медине, к счастью, не отменили, как бы на том не настаивала «широкая общественность». В противном случае убийце пришлось бы совершить попытку к бегству, чтобы после оказаться застреленным за сопротивление при аресте.
Я двинулся к Легбе, оставив Рабби за спиной. Что он пытался рассмотреть в ночной улице я не знал, но прекрасно представлял, что можно в итоге там увидеть. Когда живёшь в Медине, то выучиваешь все типы миражей.
Стрип-бар «Запах мамбо» встретил меня клубами табачного дыма и сотней запахов, среди которых преобладали ароматы рома и потных тел.
Будний день и половина третьего ночи – не время для аншлагов, потому внутри оказался лишь с десяток полупьяных посетителей. И не все из них могли сфокусировать взгляд на сцену, где отплясывала обнажённая мулатка. Судя по скупым движениям девушки, она либо очень устала, либо понимала, что сегодня стараться не для кого. Только бледный толстяк ещё крутился у сцены и пытался подбодрить танцовщицу. Словами, но не монетой.
Я прошёл к стойке, заказал рюмку водки и проглотил залпом, едва её поставили на лакированную поверхность. Вкуса не почувствовал, лишь ощутил, как в голове чуть прояснилось. Я знал, что эффект будет недолгим, и надеялся, что этого хватит для связного разговора с Легбой.
Но перед этим я взял телефонный аппарат со стойки, набрал номер управления и сказал дежурному отправить пару человек к Рабби Шимону. Пусть проследят, чтобы он никуда не исчез и задержат при попытке покинуть гостиницу.
Кивнув бармену, я положил рядом с рюмкой пару монет и двинулся в неприметную, почти сливающуюся со стеной дверь рядом со стойкой. Здоровенный негр-охранник попытался меня остановить, но узнал, усмехнулся белоснежной улыбкой и отошёл в сторону. К счастью или к несчастью, однако мне каким-то образом удалось заслужить расположение Легбы, благодаря чему была надежда, что я не окажусь на улице до того, как закончу задавать вопросы.
Едва я прошёл через тесный маленький коридор и добрался до комнаты Легбы, как стало понятно, что время выбрано неподходящее. Улыбка охранника у входа имела скрытый подтекст.
На «леопардовом» диване (уверенности, что это лишь имитация шкуры у меня не было) сидел огромный обнажённый негр. Полузакрыв глаза и постанывая от удовольствия, миниатюрная блондинка двигалась на нём вверх и вниз. Груди девушки колыхались в такт движениям, по щеке скользила бисеринка пота, а губу блондинка чуть прикусила. Негр смотрел в потолок и шумно дышал в такт фрикциям.
Блондинка громко застонала, округлила рот и широко распахнула глаза. Заметив меня, она остановилась, а затем в затуманенных похотью зрачках проступил проблеск разума.