Запрокинув голову, она смотрела на него, карие глаза наполнялись слезами.
— Не плачь, Рахиль… — он сжал ее руки. — Я люблю тебя. Я не дам тебя в обиду. Верь мне. Совсем скоро мы будем вместе.
Дверь приоткрылась, и они отскочили друг от друга. На пороге стоял комендант со своим адъютантом.
— Кончил работу?
— Пока нет, господин комендант, — Давид торопливо подошел к шкафу. — Тут еще на несколько часов.
— Доделают без тебя.
Давид, не взглянув на Рахиль, пошел к дверям, ступил за порог, не оглянувшись. Адъютант вышел и закрыл дверь. Рахиль осталась с комендантом наедине.
Комендант снял фуражку и перчатки, присел к столу, просматривая какие-то документы. Рахиль, умоляюще сложив руки, дрожа всем телом, приблизилась к нему:
— Господин комендант… пожалуйста, извините его… Он не виноват…
— Разумеется, не виноват. Виновата твоя красота. Я его отлично понимаю. Устоять невозможно.
— Но он всего лишь сказал мне, что видел моего брата…
— Если тебя интересует кто-либо из заключенных, Рахиль, обращаться следует ко мне, — голос коменданта, утратив начальственную строгость, звучал почти приветливо.
— Я поняла, господин комендант.
— Рахиль, — отложив бумаги, он откинулся на спинку стула, взгляд голубых глаз смягчился, — не надо смотреть на меня с таким ужасом. Я ведь не зверь. Разве с тобой плохо обращаются, разве тебя обижают?
— Нет, господин комендант.
— Сколько лет твоему брату?
— Двенадцать, господин комендант.
— Ну что ж, пусть помогает тебе на кухне. Ты не против?
— Нет, господин комендант… Конечно, нет, господин комендант… — Рахиль смеялась, хотя слезы лились у нее из глаз.
Комендант улыбался.
Мойше выдали чистую рубашку и пару брюк, в маленькой комнатке за кухней, где жила Рахиль, ему поставили топчан. Снова, как когда-то на мызе, они были вместе. Он рассказал ей про отца. Матери никто из них не видел с того самого дня, как ее увели. Оба знали, какая судьба постигла их родителей.
— Я бы могла их спасти, — шепнула ему Рахиль.
— Ты? Как?
— Так же, как тебя. Они бы тоже работали здесь..
— Так почему же ты не сделала этого?
— Тогда я еще не знала, что это в моих силах…
Лежа рядом с сестрой, Мойше невольно обратил внимание, что вместо «шишечек», так поразивших его когда-то, в вырезе ночной сорочки виднеются полные груди. Но не сказал ни слова, боясь, как бы его не отослали спать на топчан.
— Рахиль… — позвал он.
— Ну, что еще? — вздохнула она.
— Ты что, замуж выходишь?
Она повернулась на бок, чтобы видеть его лицо.
— О чем ты?
— А Давид сказал, что я буду его — как это? — шафером.
Она засмеялась, поцеловала его в лоб:
— Если мы выживем, если выйдем отсюда, — да. Мы с Давидом будем о тебе заботиться.
Часто посреди ночи она вставала и, набросив на голые плечи платок, выходила, плотно прикрывая за собой дверь. Мойше просыпался и сразу же засыпал снова, не дождавшись ее возвращения. Он спрашивал ее, что это за работа такая — глубокой ночью? Но ни разу не получил ответа.
Днем, когда она прибирала комнаты коменданта, Мойше работал на просторной кухне с кирпичным полом и огромной плитой — чистил картошку, мыл кастрюли и сковородки, подметал. Ему нравилось там — тепло и так вкусно пахнет.
Рахиль предупредила, чтоб он носа не высовывал за проволоку, натянутую вокруг комендантского дома. Но искушение было слишком велико, и Мойше всякий раз, направляясь за дровами, выглядывал наружу. Он видел изможденных евреев-заключенных в лохмотьях и отрепьях и, случалось, перебрасывал им через ограду несколько ломтей сворованного на кухне хлеба.
Однажды ночью он спросил:
— Рахиль, как ты думаешь, может, у коменданта в сердце тоже застрял осколок того дьявольского зеркала.
— Нет, — ответила она и замолчала, словно взвешивая свои слова. — Он добрый человек. Мне его жалко. Он солдат: у него в роду с незапамятных времен все были военными. Он исполняет приказ, вот и все.
— Но ведь здесь убивают людей.
— Так ведь на то и война, Мойше, так всегда поступают с теми, кого берут в плен.
— Но мы-то ведь не солдаты и не в плену! — стоял на своем Мойше. — Нас-то за что?
Голос Рахили был едва слышен:
— За то, что мы евреи.
Оба долго молчали. Потом Мойше сказал:
— А давай не будем евреями. Ты ж сказала — мы здесь потому, что мы евреи. Вот давай больше и не будем…
— Это невозможно, Мойше. Мы родились евреями. Тебя назвали в честь нашего великого пророка и вождя Моисея. Мы — евреи и всегда ими останемся… Спи…