Через некоторое время раздался негромкий храп. Когда Люба открыла глаза, комната была залита солнцем. Мать спала, и рядом с ней в постели никого не было. О ночном госте не было сказано ни слова.
Два дня они гуляли по Кракову, ели сахарную вату, пили ситро, пересмеивались друг с другом. Мать купила ей новую школьную форму — платьице с белым отложным воротничком, черный блестящий передник — и ранец. Каникулы скоро кончились: утром Люба вскочила, торопливо оделась, боясь опоздать в школу. Она надеялась, что там у нее появятся новые друзья. Магда заплела ей две тоненькие косички, завязала белые банты и попела в школу, стоявшую неподалеку от старого костела. В дверях, как часовой, стоял высокий молодой ксендз в длинной черной сутане. Тонкое узкое лицо его, по контрасту с густыми черными бровями, казалось особенно бледным.
Сама школа размещалась в недавно выстроенном доме и была раза в четыре больше школы в Бродках. По двору носились, хохоча, дети всех возрастов. Люба постепенно освоилась и вошла. Мать поцеловала ее на прощание и заторопилась по своим делам. Люба, предвкушая, как она будет играть с детьми, подходила все ближе. Внезапно, как из-под земли, перед нею выскочила рослая толстая девочка и, скривившись от омерзения, крикнула:
— А твоя мать — потаскуха!
Мужчины, которых приводила Магда, часто менялись. Люба редко спала во время этих посещений. Она испытывала смущение и какую-то странную радость одновременно. Но иногда мать вовсе не приходила ночевать, и тогда Люба, чтобы не было скучно и тревожно, принималась рисовать на первом попавшемся клочке бумаги. И постепенно каракули сменились искусно нарисованными каруселями и сказочными конями со звездами вместо глаз и полумесяцем во лбу.
Просыпаясь утром, она заставала мать еще спящей, быстро одевалась и бежала в школу, которую ненавидела. История нагоняла на нее смертную тоску — какое ей было дело до Марии Склодовской-Кюри, открывшей свойства радиоактивности, или до Юрия Гагарина, который первым побывал в космосе? А к чему ей учить русский язык с его непонятным алфавитом, если она умеет говорить и писать по-польски? Люба томилась, скучала, и чувствовала себя страшно одинокой. Только раз одноклассница пригласила ее в гости — один-единственный раз. Родители других детей не желали, чтобы они водились с дочерью проститутки и изменника.
Иногда по утрам, чтобы не видеть опостылевшей школы, она шла в церковь, спокойно сидела на задней скамье, вдыхала густой запах ладана и строила фантастические планы побега к Йозефу и друзьям-циркачам. И все же каждое утро она заставляла себя тащиться знакомой дорогой в школу.
Часы на колокольне пробили семь. Школьный двор, залитый мягким утренним светом, был пуст и казался заброшенным. Гулко раскатился последний удар курантов. До начала уроков еще целый час. Люба вошла в открытые двери костела. Перед алтарем стоял на коленях молодой ксендз. Люба уселась на заднюю скамейку, тоже попробовала молиться. Неожиданно слезы хлынули у нее из глаз.
Потом она ощутила чью-то твердую руку у себя на плече.
— Что с тобой, дитя мое? — прозвучал ласковый голос.
Ответить Люба не могла. Она встала и направилась к выходу.
— Ступай за мной, — сказал ксендз. Обняв ее за плечи, он повел ее к алтарю, там остановился, простерся на полу, потом поднялся, ввел ее в ризницу и закрыл за собой дверь. В маленькой комнатке не было ничего, кроме стола, двух стульев и множества книг. Ксендз усадил Любу и сел напротив.
— Господь поможет тебе, — кротко произнес он.
Люба, сотрясаясь от неистовых рыданий, излила ему душу.
— Я хочу убежать отсюда!.. Мне здесь все ненавистно! Я хочу поступить в цирк, хочу быть с Йозефом!
Ксендз слушал ее не перебивая. Люба опустилась на пол, прижалась лбом к его коленям. Он гладил ее по голове, и от этих прикосновений она чувствовала себя под защитой и в безопасности.
— На все воля Божья, дитя мое, — голос его обладал магическим воздействием — сами собой высохли слезы, исчезли горечь и обида.
Он продолжал гладить ее голову, лежащую у него на бедре. Люба успокоилась и испытывала к нему чувство благодарности.
Внезапно она ощутила щекой что-то твердое и улыбнулась, вспомнив дядю Феликса. Вот как можно отплатить ксендзу за его доброту. Она стала медленно двигать головой из стороны в сторону. С губ молодого священника сорвался слабый стон.
Он резко поднялся. Лицо его пылало.
— Ступай с Богом, — проговорил он, осенив ее крестным знамением.
Она ничего не понимала — почему он ни с того, ни с сего прогоняет ее? — но покорно вышла из костела и направилась в школу. На следующее утро, когда куранты пробили семь раз, она уже была в церкви. Но там было пусто. В высоких и узких окнах плясали в солнечных лучах пылинки. Люба присела на скамью, намереваясь дождаться ксендза. Ей хотелось с ним поговорить — ведь он так помог ей вчера… Она ждала до тех пор, пока не прозвонил школьный звонок, но ксендз так и не появился. Она выбежала из костела и чуть было не опоздала на урок, вбежав в класс в последнюю минуту.