Но он не отвернулся. Жмурясь от боли, книжник все равно открывал глаза и наблюдал за движением иглы. Он чувствовал, как нитка протягивается через кожу. Он видел, как Октис дрожащими руками продевает иглу под нитку и, потянув на себя, стягивает края раны. Он заметил, как она, все еще продолжая нервничать, сосредоточилась на процессе.
Ко второму стежку место раны превратилось в один очаг боли, и Гордей уже не различал отдельного действия иглы.
– Тебе все это... нравится. Так? – Прошипел он.
– Нет. – Не отрываясь, сообщила она. Ей не нравилось ни одно из принятых ею решений.
– Сначала зеленый яд. Теперь – это.
– Заткнулся бы ты. Я спасаю тебе жизнь, не требуя ничего взамен!
– У меня ничего уже не-е-е-е-с-с...
– Ну да. – Натягивая нитку, подтвердила Октис. – Я все забрала. Но ведь сейчас, – она остановилась и взглянула ему в глаза, – что я делаю?
– Не знаю.
Черви! И я не знаю...
– Я закончила.
Она перекусила зубами нить и перевязала концы. Три стежка и щель рваной раны, из которой тонким ручейком еще лилась кровь. – Должно сработать. А если нитка прирастет, и если доживет он до того – так, когда снимать станут, я уже буду далеко...
Потом в ход пошли гордеевский платок и лоскут от балахона. Она огляделась. Трофейный лук пропал, и не было времени искать его по кустам. Без лука раскиданные в траве стрелы становились бесполезны. Октис помогла Гордею подняться и отдала в руки копье для опоры. Но когда стало понятно, что так книжник будет двигаться слишком медленно, она все же подставила и свое плечо.
Вместе они добрались назад к каменной лестнице, и Гордей остался сидеть на камне среди убитых цахари.
– А книги? – Забеспокоился он, когда Октис вернулась со своей поклажей.
– Взяла. Положила к себе.
– Покажи. – Неуверенно потребовал он.
– Зачем?
– Просто хочу быть уверенным. Я сведу себя с ума, думая об этом. Я знаю, что так будет. Октис, это все, что у меня осталось. Это то, из-за чего я еще жив.
– Хмм? Мне показалось, ты все еще жив только из-за меня. Хочешь, я выну их, и они понесут тебя дальше?!
– Я только хотел сказать, что ты мне об этом говорила. – Гордей осекся. – Извини. Ты права. Если ты сказала – значит, я тебе верю.
– Так-то лучше. – Пробурчала она и прошлась взглядом по убитым цахари.
Ты сама ели стоишь на ногах, собралась тащить книжника, все вещи и еще думаешь о луке и стрелах? Тягловая корова! – Заявил голос.
Я повешу их на Гордея. – Попыталась возразить она.
Твой груз уже перевесил все шансы спастись и сделал любое оружие бессмысленным.
Он снова был прав.
Древко копья заскрипело по каменному песку под ногами.
***
Каменная порода миновала, когда они прошли порог ущелья. Вскоре показалась привычная людям почва – совсем обычный лес, хотя бы в своем основании. Новые надежды посетили каждого из путников. Хотя книжнику мешала острая повторяющаяся боль. Она незамедлительно приходила после каждого соприкосновения с опорой. И нарастала шаг за шагом. Гордей боялся сказать Октис, но, чем дальше, тем больше он убеждал себя, что не дотянет до конца леса. Импровизированная повязка медленно пропитывалась кровью. Один раз Октис осторожно сняла ее и промыла рану остатком речной воды. Швы держались и к общему удивлению не порвали кожу, не сместились. Больше она ничего не могла сделать. Наверное, сыграло бы ее миррорское масло, но взвесь краски, разбавленной в нем, стала бы для раны сравни грязи. Окровавленные тряпки вернулись на место.
Они брели дальше, пока в какой-то момент без предупреждения ведущая не остановилась сама. После небольшой паузы она сбросила с плеч весь груз, включая руку Гордея. Без отобранного копья спутник опал, оперевшись на ближайший толстый корень.
– Снова передышка? – С надеждой спросил Гордей. Совсем неуловимой, ведь он уже знал, что не в характере Змеи так церемониться с болью – ни со своей, ни с чужой.
– Боюсь, что последняя. – Она чуть помедлила, неуверенно сжимая в руках копье. – Долго слишком. Замешкались. Я знала…
Гордей вытянул шею и взглянул вперед.
Цахари появлялись медленно – один за другим они выходили на край небольшой проплешины впереди. Сердце книгаря затаилось где-то очень глубоко, и его редкие удары стали невыносимо низкими, тяжелыми и гулкими. Они быстро сотрясли и тело, и душу.
Цахари было много – около двадцати, они встали полукругом. Кто на корне, кто на ветке – ближе или дальше. С копьями и луками. Мужчины, подростки, несколько женщин. И те, кто по виду сошел бы за землепашца порядочного возраста.