— Ты сможешь там стать настоящей леди, — уверял он меня, — сможешь изучать латынь и греческий.
— А попугайчик Полли тоже поедет? — спросила я. — А кто-нибудь научит меня стрелять?
Однажды утром меня разбудила не Сита, как всегда бывало, а мать. Я искала Ситу повсюду, но не нашла. Угол в комнате для слуг, где она обычно спала, оказался пуст; корзина, в которой Сита хранила свою одежду, исчезла.
— Где Сита, где она? — спрашивала я — сначала тихо, потом все громче, затем принялась кричать.
— Детка, не глупи, — сказала мама. — Сита вернулась в деревню смотреть за собственными детьми. Думаешь, ей больше нечего делать, кроме как возиться с тобой?
Говоря это, мать вытаскивала из шкафа мою одежду и укладывала в большой чемодан.
— Корабль в Англию отплывает через две недели. И вообще, мы с твоим отчимом отсюда переезжаем.
Глава 4
Температура падала, проходил месяц за месяцем, расстояние между мной и Индией увеличивалось, и сердце у меня начало стынуть, замерзать, съеживаться. Оно поскрипывало в груди, затем пошло трещинами, а потом разбилось.
За окном дорожной кареты стаи диких гусей летели по низко нависшему, неприветливому небу. Далекие горы то и дело пропадали из виду за серыми потоками дождя. Кончик носа, пальцы рук и ног у меня заледенели, кожа от холода сморщилась. К лацкану пальто был пришит ярлычок, где значилось мое имя — Элиза Гилберт, возраст — семь лет, пункт назначения — Шотландия, Монтроз, настоятель кафедрального собора Крейги.
За стеклом огромное мокрое небо постоянно менялось. Порой я вообще не видела, что там снаружи. Передергиваясь от холода, я подтягивала колени к груди, чтобы стало хоть чуточку теплее.
— А что сейчас? — спрашивала я у пожилого джентльмена, который ехал в карете вместе со мной.
— Дождь, ливень, мелкий дождик, — терпеливо называл он.
— А теперь что?
— Водяная пыль, туманная дымка, густой туман, морось.
Он знал, как сказать про капли влаги, собравшиеся на металле, про дождевые капли, мокрые хлопья снега; он знал, что как называется.
— А сегодня, — объявил он холодным сырым утром, когда мы прибыли в Арброс, — у нас ясный сухой день. — «Ясный» и «сухой» он выговорил с нарочитым шотландским акцентом.
Прощаясь, он коснулся шляпы, а я в ответ серьезно поклонилась.
— Бедный ребенок, — пробормотал он, выйдя из кареты.
— Да уж, — откликнулся возница. — Ее всю дорогу передают с рук на руки, как пакет.
Шотландия была прохладной синевато-серой, сырой туманно-коричневой, студено-синей. В своей новой унылой одежде я сливалась с окружающим пейзажем. Одежда, которую мать упаковала мне в чемодан, здесь не пригодилась. В Лондоне сестра моего отчима миссис Ри поахала над легкими платьями из яркого шелка — алыми, оранжевыми, синими — и быстро нашла им замену. Теперь на мне были грубое платье из колючего серого твида, нижняя сорочка, чулки, связанные из небеленой овечьей шерсти, и тяжелое пальто скучного сизого цвета. Платье натирало шею, чулки терли ноги. Я вертелась на сиденье, почесывала коленки. Чуть только переставало чесаться в одном месте, начинало зудеть в другом.
Чем дальше на север мы ехали, тем холоднее становилось. На каждой остановке я натягивала на себя новую одежду — грубую, колючую. Когда мы доехали до Арброса, на мне было три пары чулок, две пары перчаток, пальто, наушники и две шерстяные шали. Никогда в жизни я так не мерзла и не чувствовала себя столь несчастной.
Когда экипаж миновал местечко Ангус-Гленс, резко запахло тухлой рыбой. Возница склонился к окошку и широко усмехнулся.
— Вот вам Бэзин, вот Монтроз — закройте уши, заткните нос, — пропел он сквозь стекло.
Меня высадили на Харбор-роуд. Мой чемодан стоял на панели, я потерянно топталась рядышком. За дорогой тянулось огромное мрачное болото — сплошь жидкая грязь с поблескивающей кое-где водой. Над головой пронзительно кричали огромные белые чайки с кривыми клювами. Запах коптящейся трески смешивался с вонью тухлятины. За кормой кораблей черноголовые птицы сражались за выброшенные рыбьи внутренности, хвосты и плавники. С неба, по которому неслись тяжелые дождевые тучи, опускались, совершая большие круги, сотни гусей с розовыми лапами. Дохлая рыба была всюду, куда ни посмотри. Я закрыла глаза, рот, нос, прижала ладони к ушам. Повернулась на месте — раз, два, три.