Вскоре на палубу спустился Юхан, за ним Йен. Симон осторожно приподнял одну из дубовых крышек — под нею была лестница. Вздохнув, историк первым ступил на нее, и она заунывно застонала, как живое существо. От этого стона Малин вновь почувствовала в своем теле мертвую ледяную тяжесть, и серый клубящийся туман, похожий на пороховой дым, вновь потянулся изо всех щелей.
Через минуту она, спустившись вслед за хранителем, оказалась на оружейной палубе. Что-либо разглядеть здесь было почти невозможно — белесый отсвет, проникавший от носящегося снаружи снега сквозь прозрачные стены музея, попадал сюда лишь бледными пятнами пушечных бойниц. Но включать фонарик было опасно — его луч мог быть виден снаружи.
Юхан и Йен оставались сзади. Симон перемещался по палубе, и каждый его шаг сопровождал все тот же невыносимый хруст. Сколько Малин ни уговаривала себя, что это всего-навсего рассохшееся дерево, ей не удавалось избавиться от подозрительного, опасливого чувства, будто она ступает по большим насекомым. Ей мерещилось, что их щекочущие, царапающие лапки уже касаются ее лодыжек… Чтобы не думать об этом, она попыталась представить, как здесь, под прикрытием верхней палубы, на этих узких лавках когда-то сидели матросы, жевали табак, хлебали гороховую похлебку, запивая ее пивом… Но нет, тут же вспомнила она, этого не было, ведь галеон затонул так быстро…
Воображение девушки уже работало помимо ее воли. Вот они, те, кто не успел спастись — с обезображенными лицами, телами, разбухшими от соленой воды. Они не знают, что погибли. Влекомые подводными течениями, матросы то приближаются друг к другу, то уходят на глубину, в трюм. Один, судя по одежде — бомбардир, похоже, заметил ее… Тяга к женскому телу, забытая за долгих триста лет, просыпается в нем и передается остальным мертвецам — и вот они уже обступают ее, подходя все ближе и ближе…
Еще один трап — и еще одна оружейная палуба. Йен начал спускаться первым, она пошла за ним и, догнав его внизу, на ощупь нашла его руку. Скорей бы спуститься еще ниже, чтобы можно было включить фонарики. Возможно, их свет избавит ее от наваждений. В темноте она не видела Йена, только слышала шелест его шагов чуть впереди себя. Он тянул ее за собой, и они все шли и шли — Малин и не представляла, что корабль такой длинный. Она шепотом спросила его, не пропустили ли они спуск — но он не остановился и не ответил. Тогда она с усилием отняла руку и, пошатнувшись, чуть не упала назад. Она увидела, что стоит у трапа, ведущего на нижнюю палубу, по которой с места на место перебегало пятно от фонарика.
Пятно света скользило по стенам и потолку нижней палубы, открывая взгляду мрачную картину. Это низкое помещение, поделенное шпангоутами на неравные по величине отсеки, наводило ужас… Может быть, так поработало время, не желавшее открывать своих тайн непрошеным посетителям? Дубовые доски и бревна, бывшие когда-то олицетворением прочности, теперь распадались на торчащие во все стороны серые отвратительные волокна. Малин оглянулась на лица своих спутников. Кажется, состояние, в котором находился корабль, удивило и их. Особенно разволновался Симон:
— Все их технологии — сплошное мошенничество! — возмущенно прошептал он, и его громкий шепот жутким эхом отозвался от старого дерева. — Йен, ты помнишь, как выглядел корабль, когда его подняли? Они угробили “Васу”! Это преступление!
Йен подошел к хранителю и стал что-то тихо говорить ему, но слов Малин не расслышала. Бивший ее озноб неожиданно сменился нестерпимым жаром, от которого девушка вновь покрылась противной испариной. Как будто из ледяной преисподней она, спустившись, попала в огненную. На лбу у стоявшего рядом с нею Юхана тоже выступили капельки пота, а все его лицо заполыхало странным, видимым даже в отсвете фонарика румянцем.
Она поводила лучом по палубе. Эти безжизненно свисавшие волокна дерева, острые щепки, ворохи трухи под ногами что-то мучительно напоминали ей… И чем дольше она вглядывалась, тем страшнее ей становилось — стены как будто оживали. Каждая ворсинка и щепочка, каждый элемент царящего вокруг распада шевелился, шелестом и поскребыванием отзываясь на шуршание соседних. Ощущение вибрации, что не покидало ее с того момента, как они с Йеном вышли из кабинета Кольссена, связалось у нее с этой загадочной жизнью распадающегося дерева. С “Васой” происходило какое-то страшное перерождение — и от того корабль стонал и вибрировал.