Когда он добрался до крепости, оба батальона Шестого пехотного палка были готовы к выходу. Командиры батальонов, оба в чине майора, входили в ядро заговорщиков, коих насчитывалось тридцать пять человек во главе с полковником Машиным. Большинство их младших офицеров были информированы о цели полуночного марша в город. Основная же масса воспринимала такой марш как обычный приказ, не требующий объяснений. Само собой, в шеренгах болтали, полусонные наступали друг другу на ноги, тараща глаза по сторонам, получали удары в лицо от потерявших терпение офицеров, которые либо были пьяны, либо не могли уже выдержать напряжения. Нервозность заговорщиков, как инфекция, постепенно передавалась и рядовым.
Эта нервозность, словно пар от перегретого мотора, бросилась полковнику Мишичу в лицо, когда он вышел из своей квартиры — он заходил домой, чтобы поцеловать на прощание жену и детей и прошептать перед семейной иконой короткую молитву. Мишич приказал подойти к себе старшим офицерам.
— Скажите своим людям: король решил выслать королеву Драгу из страны и призвал для своей защиты войска на случай, если его враги устроят беспорядки.
Эта ложь не являлась импровизацией, а была заранее продумана. В отличие от полковника Машина, Мишич не считал войска готовыми слепо участвовать в заговоре против своего суверена и на всякий случай решил подготовить почву. Если король еще пользовался у части населения какой-то поддержкой, то Драгу ненавидели все. Перспектива как-то поучаствовать в том, чтобы эта женщина — позорное пятно на чести Сербии — исчезла с национальной сцены, надеялся Мишич, в какой-то степени вознаградит солдат за то, что их в полночь вытащили из постелей.
Реакция солдат была именно такова, как желал полковник. Волна криков «Живио краљ Александар!» прокатилась по двору крепости, когда лейтенанты коротко рассказали о ситуации. Недовольное настроение сменилось тем живым нетерпением, с которым мальчишки ждут начала футбольного матча. От расхлябанности не осталось и следа; взводы равнялись на своих капралов, роты стояли в полном порядке во главе со своими лейтенантами, и через несколько минут оба батальона были готовы к выступлению.
Когда первая колонна вышла из ворот, солдаты затянули бодрую песню, полную непристойных намеков на поведение Драги и ее родственников, однако немедленно было приказано прекратить пение и двигаться в абсолютной тишине. Опанки вместо обычных для западной армии тяжелых сапог, иные совсем босиком, — тянулись две тысячи солдат по опустевшим улицам. Бдительные капралы немедленно пресекали разговоры в строю.
В первый раз за три года полковник Машин снова надел свою парадную форму. Несколько дней назад портной сделал ее свободнее, и полковник был рад, что, несмотря на распущенные швы, китель плотно сидел на его слегка располневшем животе. Вынужденное безделье ослабляло не только энергию, но и мышцы.
В его семье только жена была посвящена в планы переворота. С тяжелым сердцем она приготовила его вещи: не очень поношенную рубашку, чистое нижнее белье и пару носков, которые, собственно, хотела подарить ему на день рождения. В то время как Машин, общаясь со своими товарищами по заговору, не допускал ни малейшей возможности провала, по отношению к ней он был намного откровеннее, и она представляла всю опасность предстоящего дела. Он может встретить смерть в схватке с дворцовой стражей, или от собственной руки, если дело примет несчастливый оборот, или его расстреляют, попадись он живым в руки врага.
Женщина вглядываясь в человека, которому принадлежали вся ее любовь и все помыслы с тех пор, как юной девушкой она вышла за него замуж, — отчетливей становилась мысль, что муж в течение ближайших часов может умереть; над его телом будут прилюдно издеваться и творить все те мерзости, какие выделывают с телом врага. Благодаря ее предусмотрительности солдаты короля не посмеют утверждать, что жена полковника Машина отправила мужа совершать государственный переворот в грязном белье или дырявых носках. Хватит и того, что штабс-офицер сербской армии, хотя и отправленный досрочно на пенсию, не может себе позволить купить форму, соответствующую его рангу, а его старая имеет приличный вид лишь потому, что уже целых три года ему запрещено ее носить.
Жена привыкла видеть его в штатском, и у нее сильнее забилось сердце, когда Машин вышел из спальни в голубом с золотыми эполетами кителе и красных брюках. На груди красовались ордена, и среди них орден Белого орла и орден Милоша Великого, которыми полковник был награжден покойным королем Миланом. Когда Машин обнял и поцеловал жену, она почувствовала вдруг, как по телу разливается какое-то особенно приятное чувство. Она узнала его — это было страстное желание, которого она не испытывала с момента рождения младшего ребенка, да и до того довольно редко. Она была рада, что муж не видел ее лица — она стыдилась. Женщина смотрела вслед уходящему мужу — сейчас он покинет дом и, возможно, не вернется живым, — и буря внутри нее постепенно улеглась. Молодость ушла безвозвратно.