— Без десяти четыре.
Он все это время оставался возле Аписа и ждал врача.
Апис, теперь в полном сознании, застонал:
— О боже, они наверняка все провалили. Где Машин?
— Наверное, в Новом Конаке, чтобы и там все разгромить.
Апис попытался сесть, но резкая боль в груди не позволила ему этого. Его взгляд упал на капитана Мильковича.
— Йован! Зачем, черт возьми, этим проклятым идиотам нужно было убивать именно его. — Он подождал, пока утихнет боль. — Подумай, как тебе отсюда выбраться, пока не будет слишком поздно. Если Александр добрался до Баньицких казарм, Восьмой пехотный уже наверняка марширует сюда. Я двигаться не могу, а ты можешь. Нечего тебе тут сидеть и ждать, пока попадешь к ним в руки.
Все говорило за то, что Александру и Драге удалось бежать, поэтому свое пребывание в Конаке Михаил мог в принципе оправдать только свинцовой усталостью, сковавшей его, словно смирительная рубашка. Бессмысленный погром, свидетелем которого он был, оставил в нем чувство отрезвления, которое больше не покидало его. Как он, в самой деле, мог подумать, что переворот пройдет бескровно? Или долгое пребывание за границей стерло в его памяти ту бездумную жестокость, присущую сербскому офицерству? Даже если он приехал в Белград абсолютно невиновным, почему утренняя встреча в офицерском клубе не открыла ему глаза? Не прятал ли он, Михаил Василович, за этими священными словами вроде Librerté, Égalité, Fraternité всего лишь свою ненависть к Александру? Не был ли он в действительности еще одним полковником Машиным, вовлекшим страну в сомнительную революцию, только чтобы насладиться личной местью?
Через открытые входные двери со двора стали доноситься дикий шум и крики.
— Наверное, солдаты Восьмого полка, — сказал Апис с вымученной улыбкой.
Михаил устало поднялся.
— Посмотрю, что там.
— Оставь мне сигарету. Если начнется бой между нашими и людьми Александра, возможно, это будет моя последняя. Живым они меня не возьмут.
Скривившись от боли, Апис достал револьвер, взвел курок и положил рядом с собой. Михаил прикурил сигарету и вставил ему между губ.
— Только не хулигань, Апис. Не раньше, чем разберешься, что происходит.
4 часа утра
Ночь сменилась серым, брезжущим и полным испарений от прошедшего дождя рассветом, когда Михаил вышел из здания. Сцена, представшая перед ним, напоминала картину Верещагина «Солдаты после боя». Располагавшиеся вокруг Конака солдаты просочились во двор и толпились вокруг небольших костров, которые развели несмотря на дождь. Под навесом сидела группа офицеров и налегала на добытое из королевского винного погреба вино: они не нашли ничего лучшего, как поспорить, кто выпьет больше за короткое время.
Шум доносился из Нового Конака. Здание было полностью освещено — видимо, взрыв повредил электроснабжение только в Старом Конаке. У открытых окон толпились офицеры. Внезапно примерно двадцать из них сбежали вниз по лестнице и устремились через двор, причем с довольно приличной скоростью, учитывая их ночные похождения. Они, как скаковые жеребцы, перепрыгивали через сидящих на крыльце и мчались к вестибюлю. Впереди бежал капитан Костич с офицерами, за ними полковники Мишич и Машин, последним шел совершенно обессилевший генерал Петрович.
— Что случилось? — справился Михаил у Лазы.
Генерал остановился, тяжело переводя дыхание, и облокотился о стену.
— Костич нашел их, — с горечью сказал он. — Теперь Вы довольны, да?
Он повернулся и пошел за остальными.
Михаил следовал за ними, пока они целеустремленно бежали через разгромленные королевские покои и врывались в спальню. Кто-то захватил с собой керосиновую лампу и поставил ее между разбитыми флаконами на ночной столик. В спальню вбегали новые и новые люди, проклиная все на свете, когда они в темноте натыкались на перевернутую мебель или пугались в оборванных шторах. Все лихорадочно искали дверь, которая должна вести в укрытие королевской четы. Когда они ничего не нашли, крики безудержной радости сменились растерянным молчанием.
— Где-то здесь в стене должна быть дверь, — раздраженно настаивал капитан Костич. — Снаружи хорошо видно, что окно, из которого меня звала королева, расположено прямо на углу, здесь, на этом этаже. — Он показал на первое из трех окон спальни, выходящих в парк. — Вход должен быть отсюда, другого нет.
— Может, в полу есть потайной люк? — предположил кто-то.
— Исключено, — заверил Богданович. — Мы тут обшарили каждый сантиметр. Никакого люка нет.