Резкий, пронзительный голос лейтенанта действовал Михаилу на нервы. После короткой паузы лейтенант повернулся к полковнику, как будто что-то еще пришло ему в голову.
— Господин полковник, — обратился он, и это прозвучало довольно официально, — учитывая мои заслуги, я прошу Вас разрешить приговор в отношении братьев Луньевицей привести в исполнение лично мне.
Полковник Машин отнюдь не был шокирован, скорее, он смотрел на спрашивавшего так, как если бы ответ требовал длительного обдумывания. Через несколько мгновений сказал:
— Ну, там видно будет. Окончательно мы еще ничего не решили.
Впервые на протяжении разговора он выглядел не совсем уверенным.
— Но Вы не забудете мою просьбу, господин полковник, не так ли? Я имею в виду, когда наступит подходящий момент, — настаивал лейтенант.
— Если момент наступит, Танкосич, — грубовато ответил полковник. — Если дело дойдет до крайности.
Михаил слушал разговор с возрастающей тревогой. Собравшиеся всё более напоминали ему компанию охотников: уже царит всеобщее возбуждение, загонщики расставлены по местам, ружья смазаны, патроны наготове. У него было такое чувство, что только землетрясение или лесной пожар могут удержать их от того, чтобы заняться любимым делом. Как их убедить, что принц Петр действительно настаивал на бескровной смене власти? Что он не считает себя обычным претендентом на трон, а скорее вообще не считает себя претендентом. С пятнадцатилетнего возраста он жил за границей, окончил во Франции военное училище Сен-Сир и с тех пор почти двадцать лет проживал в Женеве, где честно зарабатывал себе на жизнь сначала в качестве бухгалтера в одном небольшом отеле, а затем как переводчик юридической литературы. Это был интеллигентный, в сущности, одинокий человек, без особых претензий — не столько потому, что он был ограничен в средствах, сколько по своей натуре. Уже давно он примирился с образом жизни простого швейцарского бюргера. Несколько лет назад русские начали выплачивать ему небольшое пособие, рассчитывая в перспективе использовать при необходимости Петра Карагеоргиевича как средство давления на Александра Обреновича. Тогда же сыновья Петра — Георгий и Александр — были приняты в Пажеский корпус при русском дворе. Принцу такое внимание со стороны России нравилось: сыновьям обеспечивался довольно приличный уровень жизни, а главное, у них появилась возможность получить хорошее образование. Реакция принца на первые слухи о готовящемся заговоре была отнюдь не восторженной. Но вскоре ему стало ясно, что переворот неизбежен, и, когда Михаил от имени заговорщиков предложил ему трон, Петр слушал, погруженный в свои мысли, нахмурившись; со стороны это выглядело так, будто он вслушивался в знакомую мелодию, к которой никак не мог вспомнить слова.
«В пятьдесят девять лет становиться королем? — произнес он с сомнением. — В таком возрасте ничего не начинают, в таком возрасте подводят итоги. Почему этот молодой простофиля не может улучшить свои дела в Конаке? Почему он не может еще пять — десять лет оставаться на троне, пока я не стану слишком стар для этого? Я бы хотел, я мог бы проигнорировать Ваше предложение, но, видимо, мужчинам из рода Карагеоргиевичей не суждено быть похороненными в швейцарской земле. Бог мне свидетель — много лет я надеялся избежать участия в этой авантюре. Представляют ли себе Ваши друзья то обстоятельство, что, когда я по-настоящему войду в курс королевских обязанностей, я буду слишком стар, чтобы начать их должным образом исполнять?..»
— Что-нибудь еще, капитан Василович?
Резкий голос полковника Машина вернул Михаила к действительности.
— Нет, господин полковник, это все.
Машин встал, некоторые из младших по званию тоже. В армии императора Франца-Иосифа, Михаил знал это, ни один офицер не остался бы сидеть. Но в этом бесклассовом обществе уважение оказывалось в лучшем случае возрасту, и отнюдь не чину.
— Теперь за работу, — сказал полковник. — Еще многое предстоит сделать.
— У Вас есть задание для меня, господин полковник? — спросил Михаил.
Машин испытующе посмотрел на него.
— Держите язык за зубами, если Вас арестуют. Вы зашли сюда случайно и воспользовались возможностью поприветствовать старых товарищей.
— Полагаете, меня арестуют?
Машин окинул его тем ледяным взглядом, которым приводил в ужас своих рекрутов.