- Что будем пить? – прокричал бармен.
- На ваш выбор!
Высокий барный табурет рядом со мной был свободен, и на него немедленно плюхнулась девица в розовой мини-юбке.
- В первый раз здесь? – крикнула девица.
Иногда мне кажется, что люди ходят в клубы, потому что в них не нужно разговаривать. Ритм возбужденных танцующих тел, дым сигарет, скрежет техно, струящегося по венам вместе с выпивкой – все это прогоняет одиночество. Но ты никому не должен изливать душу. Поэтому в клуб идут люди, которым к чертям не нужны задушевные разговоры, а нужен драйв в крови и бесы в глазах.
- Да! - я жестом показал бармену, чтобы он налил девице выпить за мой счет.
- Скоро начнется танец, - выкрикнула она.
- Какой танец?
-Увидишь, - она соскользнула с табурета и смешалась с толпой.
Я тоже встал. Мне нужно было найти Марину. Внезапно музыка смолкла, а толпа выдохнула, как один человек. На галерее рядом с ди-джеем появился саксофонист. Темные очки скрывали его глаза. За спиной саксофониста стояла Марина. Она подняла руку, ди-джей крутанул пластинку, скрежет техно раздался в тишине, и нервным смехом шута отозвался саксофон блюзмена...
...Простуженный саксофон в дымном воздухе. Блюзовый рваный ритм, ритм вздоха перед смертью или перед тем последним падением, ради которого мы, мужики, готовы все отдать. Хриплый тихий голос шептал мне в ухо «Блюз старой лодки» замечательного поэта Юры Гордиенко:
Глотая воду, как водку,
Будто бы в горле жжёт,
Кто-то движется к лодке, детка,
А кто-то просто живёт.
В этот вечер я просто жил, а он играл блюз серых предрассветных подворотен, в которых гулким эхом отзывались наши с Юркой голоса, когда мы шатались всю ночь с бутылкой дешевого портвейна в руках.
Он играл блюз ночного города с ярким макияжем ночной бабочки на лице. Города, который боится утра так же, как боится дневного света стареющая женщина, в ужасе разглядывая в утреннем жестоком зеркале морщины на лице, невидимые при лунном свете. Он играл блюз дрожащих рук, которые держат карты. Козырная масть – красные трефы, что вырвутся из дула пистолета, когда ты пустишь себе пулю в висок.
Он играл блюз...
Кто-то тронул меня за рукав, я вздрогнул, приходя в себя. Официантка протягивала мне странный предмет: зеркальные очки на широком обруче. Сверху, над очками крепилась маленькая камера. Только сейчас я заметил, что почти все посетители клуба уже облачилась в такие очки.
- Наденьте, - крикнула официантка. - Сейчас начнется танец, а на него нельзя смотреть без очков.
Я надел очки, которые оказались не очками вовсе, а миниэкранами. Официантка провела рукой по обручу в районе моего виска, на левом экране появилось маленькое изображение видеокамеры, и я увидел весь клуб в зеленоватом свете. С непривычки заболели глаза, я попытался стащить шлем.
- Нет, - девушка схватила меня за руку. - Через несколько минут привыкнете. Камера передает изображение на минидисплеи, а зеленоватый оттенок защищает глаза.
Голос саксофона взлетел, и там, на немыслимой высоте, где испуганная птица, глотнув смертельного холода, камнем падает вниз, звук умер. А вместе с ним погас свет. Лишь один прожектор высветил Марину. На ней не было очков. Она стояла на железной винтовой лестнице, ведущей на галерею ди-джея, внизу затихла толпа.
Марина вытянула руки вперед, по залу пронесся шепот. Я услышал странный звук, как будто кто-то отрывает липкую ленту от пластикового стола. Скрежет усилился, у него появился собственный ритм: мерный, механический и оттого очень тоскливый. А к ритму добавился высокий женский голос – это пела Марина. Я посмотрел на ди-джея в полной уверенности, что он подтягивает ее голос на синтезаторе, но парень стоял, скрестив руки на груди. На нем тоже были очки. Она делала это сама, хотя мне неизвестна ни одна певица, которая смогла бы взять такие высокие ноты. А толпа, расступившись, выплюнула из себя группу людей.
Золотые облегающие костюмы, руки и лица тоже выкрашены в золотой цвет – они выглядели, как живые статуи. И походка была под стать костюмам. Они шли, не отрывая ступней от пола, и этот противный скрежет, который зубной болью отдавался в мозгу, был аккомпанементом их танца. Живые статуи неотрывно смотрели на Марину, отзываясь на каждый взмах ее руки.
Она повернула вправо раскрытую ладонь, и статуи неловко вскинув правую руку, повернули голову направо. Я видел, что каждое движение дается им с трудом. Один из танцоров прошел рядом со мной, ликующая разгоряченная толпа жадно заглядывала ему в лицо, свистела и улюлюкала, а я встретился с ним глазами и холод змеей скользнул по позвоночнику. Лицо мужчины было искажено страданием и болью.