Я оттолкнул ее руку, прежде чем она успела ее проглотить.
– Будем готовить, – отчеканил я, не пытаясь скрыть отвращение. Последнее, что попало ко мне в желудок – это бочка эля, и я бы не хотел, чтобы в нем плескалась, извиваясь, рыба.
– Не смотри на меня как на дикаря, – огрызнулась она.
– Да нет, у нас просто разные вкусы. Я предпочитаю неживую еду.
Я занялся костром. Кази тем временем начала нанизывать рыбу на две палочки.
Пока гольяны шипели на огне, она снова посмотрела на мою грудь, но на этот раз не спешила отводить взгляд.
– Это орел? – спросила она.
– Его часть.
– Расскажи о гербе. Что он обозначает? – поинтересовалась она. – Я не знала, что у вас есть герб.
Конечно, не знала. Она ничего о нас не знала.
– Трудно рассказать о гербе, не поведав историю Белленджеров, а я сомневаюсь, что ты захочешь ее услышать, учитывая твое низкое мнение о нашей династии.
– А ты попробуй. Я люблю истории.
Я бросил на нее скептический взгляд. Но она ждала и была готова слушать.
– Все началось с первого Белленджера, предводителя всех Древних.
– Так уж и всех? – Ее брови поднялись, показывая, что она готова спорить.
– Именно. Спустя годы после Последних дней…
– Ты имеешь в виду Опустошение?
Я знала о существовании множества версий, которые описывали месть богов миру.
– Будь по-твоему. После Опустошения. Ты так и будешь перебивать меня после каждого слова?
Она кивнула и молча слушала, пока я рассказывал о предводителе Древних, Аароне Белленджере, который собрал Выживших (большинство из них были дети) и повел их в место, где они могли жить в безопасности. Но не успели они дойти до Дозора Тора, как на них напали падальщики, и он умер. Умирая, он поручил своему внуку, Грейсону, вести группу.
– Грейсон нашел этот символ у входа в убежище, когда они достигли Дозора Тора, – объяснил я, проведя рукой по груди. – Вернее, его прошлой версии. Он и сделал его гербом Белленджеров.
– Так значит, Грейсон – ваш первый лидер?
– Да. В четырнадцать лет ему пришлось заботиться о двадцати двух прежде незнакомых ему людях. Все они стали его семьей. Герб менялся на протяжении многих поколений, но некоторые части оставались неизменными, например орел и знамя.
– А слова? – спросила она, показывая на мою руку.
Я пожал плечами.
– Никто не знает, что они означают, это мертвый язык. Но мы дали им новое значение: «защищать и обороняться любой ценой».
– Даже если цена – смерть?
– Любой ценой – значит любой.
Я взглянул на небо. Оно стало сумрачно-фиолетовым с крапинками звезд.
– Поздно идти дальше. Придется разбить лагерь здесь.
Кази кивнула. Казалось, она почувствовала облегчение.
Солнце село несколько часов назад. Мы смотрели на костерок, потрескивающий у наших ног, и свет, мерцающий на желтых стволах деревьев.
– Я впервые вижу эти деревья. Их так много, и они такие тонкие, – сказала она.
– Легенда гласит, что лес вырос из костяной пыли и что каждое дерево хранит в себе запертую душу человека, погибшего во время Опустошения. Вот почему они сочатся кровью, когда их срезаешь.
Кази вздрогнула.
– Какой ужас.
Я рассказал несколько других легенд, менее жутких, о лесах и горах, окружающих Дозор Тора, и даже историю о тембрисах, которые стали подножием богов и хранили магию звезд.
– Откуда ты узнал эти сказания?
– Я на них вырос. Большую часть детства я провел под открытым небом, исследуя каждый уголок Дозора Тора, обычно вместе с отцом. Он и рассказал мне большинство из них. А как насчет тебя? Каким было твое детство?
Ее взгляд переместился на колени, а над бровями появилась морщина. Наконец она гордо подняла подбородок.
– Во многом как у тебя, – ответила она. – Я много времени проводила на свежем воздухе.
Она закончила разговор, сказав, что нам, вероятно, пора спать.
Вот только спать она и не думала. Я вытянулся, закрыл глаза, но, когда их открывал, она все еще сидела, обняв руками колени. Неужели история о духах, запертых в деревьях, ее так напугала? Странно было видеть ее такой уязвимой. Раньше она вела себя агрессивно и уверенно, особенно когда загадывала охотнику загадку, бросая ему вызов и зная, что он ее ударит. Тогда я не заметил в ней ни капли страха, хотя все шансы были против нее. Но не уловка ли это? Может, она что-то задумала?
– Трудно заснуть, если не лежишь, – наконец сказал я.
Кази неохотно легла, но ее глаза оставались открытыми. Грудь поднималась в глубоких, контролируемых вдохах, будто она их считала. Руки дрожали, хотя ночь была теплой. Нет, это была точно не уловка.