Но этого можно не опасаться, пока она способна рассмешить Кунгаса. Можно не бояться.
Железный Треугольник
Калоподий, как обычно, проснулся от шума шагов Луки. Но на этот раз он при пробуждении почувствовал, что за адъютантом вошло еще несколько людей.
Это его немного удивило. Они с Лукой редко принимали визитеров в своей землянке. Калоподий подозревал, что людям неприятно находиться в присутствии слепца, особенно такого молодого. Места-то определенно хватало. Полководец обеспечил его вместительныи земляным укрытием, связанным с большим штабным бункером коротким туннелем. Все подземные укрытия были вырыты рядом с небольшим городком, который появился в последние месяцы в южном углу Железного Треугольника. Римская армия назвала его «Наковальней», заимствовав название у пенджабцев, которые составили большинство его населения.
— Кто здесь, Лука? — спросил Калоподий.
Адъютант рассмеялся:
— Куча мальчишек в погоне за славой и почестями, парень. Их прислал полководец.
Шарканье ног приблизилось.
— Просим прощения, господин, но мы надеялись... полководец послал нас поговорить... как Лука сказал... — незнакомый голос неловко замолк.
Калоподий сел на постели.
— Говорите же. Кто вы?
Говорящий откашлялся:
— Меня зовут Абелард. Абелард из Антиохии. Я командую сотней самого западного бастиона наших укреплений...
— У вас вчера был жаркий бой, — перебил Калоподий. — Я слышал. Полководец сказал мне, что малва сражались гораздо яростнее обычного.
— Лезли на нас, как черти, — произнес другой голос и прибавил с гордостью: — Но мы их здорово порубили.
Калоподий понял все сразу. Гекатонтарх опять закашлялся, но Калоподий заговорил прежде, чем тот справился со смущением.
— Мне нужны все подробности! — воскликнул он. — Только дайте мне одеться и вызвать писаря. Сейчас мы все организуем, прямо здесь на столе. Я должен быть уверен, что это пойдет в следующее «Донесение».
— Спасибо, господин, — произнес Абелард. Его голос зазвучал обидой: — То, что Лука сказал, это неправда. Мы тут не из-за славы и почестей. Просто... ваши «Донесения» читают в Сенате, господин. Все без исключения, и их читает сам император. А потом император — срочным распоряжением — приказывает их отпечатать и распространить по всей империи.
Калоподий повернулся, нащупывая одежду. — Верно, — весело сказал он. — С тех пор как прежний император поставил в Большом дворце новый печатный станок, все — каждое селение, например, — может получить свою копию чего угодно.
— Наши семьи, господин, — произнес еще один голос. — Они видят наши имена и знают, что с нами все в порядке. Конечно, кроме тех, кто погиб в бою. Но они хотя бы...
Калоподий понял.
— Да. Их имена сохранятся, и не только на могильных камнях.
Глава 3
Евфрат
Осень, 533 год от Р. Х.
Они подплывали к Элафонисси с юга, потому что Калоподий решил, что Анне может понравиться вид на гряду гор, опоясывающую порт, с башенкой, нахохлившейся наверху, словно ястреб. И ей, кажется, понравилось, хотя, как он начал замечать, больше всего ей нравилось само море. Как и ему, кстати.
Она даже улыбнулась пару раз.
Их плавание к острову, увы, оказалось самым приятным временем во всем путешествии. Остановка на ночь в маленькой портовой таверне стала... почти неприятной. Анну не беспокоила портовая грязь, не жаловалась она и на скудость меню, предложенного на ужин. Но она замкнулась в отстраненном молчании — угрюмом и почти враждебном — как только они ступили на твердую землю.
В эту ночь, как и во все ночи после свадьбы, она исполняла свой супружеский долг без возражений. Но с той же энергией и подъемом, с какой читала бы особенно скучные страницы жития какого-нибудь святого. Калоподия это совсем расстроило, особенно потому, что обнаженное тело жены безмерно его волновало. Как он и предполагал еще до женитьбы, она была прекрасна. И желанна.
И потому он исполнил свой супружеский долг скрепя сердце. В другое время он мог бы от нечего делать поискать наложницу с теми же внешними качествами — но теперь, с женой, против женской холодности у него не было средства. Однако он уже решил присоединиться к походу Велизария по Инду. А потому перед сном все его помыслы были исключительно о воинской славе. И, конечно, страхом и неуверенностью перед неведомой бездной, какую представляет каждый юноша, бросающийся в водоворот войны.