Император некоторое время внимательно глядел на Велизария. Затем резко спросил:
— Какое дело римскому полководцу до искалеченной Индии? Если уж на то пошло, я считал бы, что ты предпочтешь именно такую.
— Не сочтите за оскорбление, ваше величество, но этот образ мыслей — тоже идущий с древнейших времен — э-э... ведет к заблуждениям, если выразить мои мысли максимально вежливо. Застарелая идея о том, что человек — или народ — извлекает выгоду из того, что его соседи погрязли в нужде и нищете. В этой идее есть определенная логика для обществ, находящихся в стагнации. Но, хотели мы того или нет, стремились к этому или нет, главное долгосрочное влияние войны, которую мы вели, заключается в том, что она послужила толчком к промышленной революции на тысячелетие раньше, чем это произошло в другой вселенной. Обществам и экономикам, основанным на росте, нищие соседи только мешают. Народы, пораженные бедностью, очень мало производят и потребляют еще меньше.
Полководец постепенно выпрямлялся и застывал сидя на протяжении своей краткой речи. Договорив, он снова расслабился.
— Закончим на этом, если пожелаете. Или просто отметьте себе, что римскому полководцу тоже может надоесть воевать.
После паузы Дамодара сказал:
— Тебя постигла великая утрата, Велизарий. Но никогда не думай, что ты единственный, кто будет тосковать по Эйду и по его советам.
— Я и не думаю. Но спасибо за эти слова.
— Так это был его совет, я полагаю?
— Да. Я его несколько приукрасил. А потом передал Биндусаре. Для меня неудивительно, что садху чрезвычайно восприимчив. Он и сам размышлял в этом направлении.
Император кивнул:
— Тогда мы последуем ему. Для Талисмана Бога следует воздвигнуть много памятников, и не все из них в камне.
— И не самые главные. Я знал его, император, лучше, чем кто-либо другой. Он был бы более счастлив видеть, как в честь него облегчают страдания, чем как в честь него возводят груду камней.
Глаза Дамодары округлились.
А Велизарий рассмеялся. Первым искренним смехом с момента смерти Эйда.
— Ну конечно! К несчастью, моя христианская вера не так уж гибка в этом отношении. Да, я советовался с моим другом Антонием, константинопольским патриархом. Он думает, что со временем может объявить Эйда святым. Но кроме того...
Дамодара ухмыльнулся.
— Какие вы мелочные! Всего три бога — да и то вы пытаетесь настоять, что на самом деле их только один. А вот мы, индусы... — Он широко распростер руки. — Мы щедрый народ! Мы великодушный народ!
Он снова сложил руки на подлокотники кресла, продолжая ухмыляться.
— Аватара Вишну! Как по-твоему?
— Почему бы и нет. Рагунат Рао уже считает, что так оно и есть. А с ним и Дададжи Холкар. И если вы не поторопитесь, император Дамодара, консорт и пешва Андхры вас опередят.
Веселье мало-помалу улетучилось из помещения. На смену ему пришла не печаль, но спокойное понимание.
— Да и кто скажет, что он им не был? — задал вопрос император.
— Не я, — отвечал полководец.
Эпилог
Отец и его тревоги
Велизарий вышел из дворца как раз перед закатом. По обычаю, ставшему практически ежедневным, когда он находил для этого время, то отправлялся посидеть на скамье, с которой можно было наблюдать, как садится солнце. На той самой скамье, на которой он расстался с Эйдом.
К его удивлению, на скамье уже сидел Рана Шанга. Явно поджидая Велизария. Полководец присел рядом с раджпутским князем.
— Могу я быть чем-то полезен, Шанга?
— Наверно. Надеюсь, что да. Я беспокоюсь о своем сыне.
Велизарий нахмурился:
— Он болен? В последний раз, как я его видел, он, кажется, был в добром здравии. А это было только вчера, сейчас припоминаю.
— Он абсолютно здоров. Нет, это... — Рослый князь издал медленный, глубокий вздох. — Знаешь, он сражался рядом со мной в тот день, когда мы брали Каушамби. На всем пути к императорскому дворцу и даже внутри него.
— Мне говорили, он сражался весьма умело.
— Велизарий, он меня испугал. Я никогда не видел тринадцатилетнего мальчишки, который мог бы так сражаться. Он был невероятно смертоносен. И отделался лишь случайными царапинами. — Князь покачал головой. — Тринадцать! В этом возрасте я уже мог сражаться мечом с огромной силой и энергией. Но сомневаюсь, что мог представлять угрозу для кого-то кроме бревен и межевых столбов. Мои солдаты уже вовсю складывают про него легенды.
— А! — Велизарий подумал, что понимает природу беспокойства раджпута. — Шанга, его обучал Валентиниан. Я нисколько не подвергаю сомнению твою доблесть, но — если быть честным — твоя доблесть по большей части обусловлена твоей невероятной силой и скоростью рефлексов. А у Валентиниана больше умений, чем у тебя. Для мальчика вроде Раджива, который не имел и никогда не приобретет телесного сложения своего отца, он идеальный наставник.