— Ну хорошо. Но это понижение по шкале в лучшем случае до гаммы. Как у тебя в расчетах получается бета?
— А вот как...
Но тут Тахмине пришлось прерваться. Вперед выступил римский придворный. Официальный прием начался.
* * *
Фотий тут же забыл о своих жалобах, потому что очень беспокоился, чтобы не позабыть слова, которые собирался сказать, когда придет время.
Особенно если время идет не особенно быстро. Римские придворные, выступающие с речами, превозносящими добродетели императора, были почти так же многоречивы, как персы. И даже более многоречивы, чем индусы, если отбросить все дурацкие рассуждения о божественности, которые все равно никто не слушает.
Но наконец-то этот момент настал.
— ... впервые самим императором в ряды императорских телохранителей. В которые августейшие особы в прежние времена включали даже великого полководца Велизария.
Фотий с превеликой радостью воспользовался случаем поправить речь царедворца, чтобы начать свою. К тому же он осмелился на такое впервые.
— Это не назначение, — решительно перебил он придворного. — Здесь я не могу назначать. Это просьба, а не приказ.
Увы, от радости он позабыл окончание своей речи. На мгновение Фотий замялся, но затем решил следовать прежним курсом.
Назови это свободным волеизъявлением. Император ты или нет?
Поэтому он взглянул на сына Раны Шанги, стоящего рядом с отцом, и сказал:
— Я был бы очень рад, если бы Раджив принял мое предложение. Это была бы большая честь. Хотя это означает, что Радживу придется сопровождать меня в Константинополь. И, возможно, остаться там на несколько лет.
Поскольку он и так уже чрезмерно отклонился от предписанного церемониала, то решил закончить заявлением, которое, с одной стороны, могло показаться неубедительным, но с той стороны, с которой смотрел сам Фотий, неубедительным не было.
— И для меня было бы большим счастьем иметь телохранителя моего возраста. Ну, то есть, почти моего.
Придворный стал интересного цвета. Фотий подумал, что такой цвет называется «бордовый». Надо будет потом спросить у жены. Она в этом разбирается. Она вообще много в чем разбирается.
Раджив, со своей стороны, просто посерьезнел. Сначала он взглянул на Фотия, затем перевел взгляд на своего отца. А потом на римского воина, стоящего поодаль.
— Спроси его, — спокойно, но твердо разрешил Шанга.
Валентиниан не дожидался вопроса:
— Соглашайся, парень. Для тебя это будет хороший опыт. Кроме того, все телохранители Фотия — настоящие телохранители, я говорю о ребятах вроде меня — его любят. Он неплохой парнишка. Особенно для императора.
Придворный изменил свой цвет на еще более интересный. Нечто среднее между цветом сырой печени и лежалого винограда. Фотий гадал, не собирается ли царедворец умереть стоя.
Но нет, так и не собрался. Просто его затрясло.
Точнее, заколотило.
К счастью — или к несчастью, зависит от точки зрения — придворный, похоже, стал оживать, когда Раджив принял предложение. К концу приема он вернулся к своему прежнему интересному цвету.
— Это называется «бордовый»? — прошептал Фотий.
— Нет. «Бордовый» — это когда он выглядел как будто при смерти. А сейчас он просто лиловенький.
— Какая ты умница. Я тебя люблю.
* * *
Как только они добрались до своих комнат после торжественного приема, Тахмина повернулась к нему.
— Ты мне первый раз такое говоришь.
— Нет, не первый.
— Нет, первый. С таким выражением.
— А. Ну ладно. Я же расту.
Она, вздохнув, опустилась на диван.
— Да, растешь. И ужасно быстро, если посмотреть хладнокровно. Что у меня никак не получается.
— Может быть, потому что ты тоже растешь.
Она улыбнулась почти так же хитро, как Велизарий:
— Дорогой мой муж. Разница между бордовым и лиловым — ничто по сравнению с разницей «расту» и «не могу дождаться».
Фотий подумал, что сам он сейчас тоже, наверное, какого-то интересного цвета.
В эту минуту к ним вошел его отец. Повертев головой и оглядев их обоих, Велизарий спросил:
— Что это ты такой румяный? А ты почему так улыбаешься7
Тахмина ничего не ответила. Ее улыбка искривилась еще больше.
Фотий, оживившись, проговорил:
— Отец, я сделал то, что ты просил. Я имею в виду, насчет Раджива. Что я могу сделать еще?
Велизарий, казалось, на мгновение опечалился. Но сразу же тоже оживился, и улыбка, появившаяся на его лице, немедленно продемонстрировала, что улыбке Тахмины еще далеко до настоящей кривизны.
— Ну, кое-что можешь. Я хочу много-много внуков, и по возможности скорее.
— Ох.