Теперь это ему удалось. Она была даже прекраснее, чем ему помнилось. Или, может быть, так было просто потому, что теперь он впервые смотрел на нее как на свою жену.
— Мне ведома наука любви, — сказала она. — И этому я тоже научилась от Эона. Не потеряй этот дар, который он оставил тебе, муж мой. Дух его теперь не с нами. Но дар его остался.
— Не потеряю, — пообещал он.
Человек и его память
До конца жизни закат оставался для Велизария особым временем. Сначала, по большей части, горестным. С течением лет перешедшим в некую легкую грусть.
Однако наблюдение за закатом никогда не было для него ритуалом, хотя он занимался этим чаще, чем большинство людей. Ритуал он приберегал для случая раз в год.
Каждый год в день смерти Эйда он в одиночестве уходил в ночь и смотрел на звезды. Если ночь была пасмурной или шел дождь, он ждал, пока небо не очистится от туч.
Антонина никогда не сопровождала его, хотя всегда следила, как он уходит, и дожидалась, чтобы встретить его, когда он возвращался утром. Она тоже оплакивала Эйда. Точно так же, по прошествии лет, поступали миллионы людей по всему миру, потому что Талисман Бога вошел тем или иным образом в различные религии. Но для всех них кроме Велизария — и Усанаса в виде частичного исключения — это была отвлеченная скорбь. Они потеряли талисман, или святого, или символ, или аватар. Велизарий же потерял друга.
А потому она чувствовала, что эта ночь принадлежит ему одному, и он любил ее за это.
Все эти ночи он проводил, просто глядя на звезды и наблюдая их мерцание. Созерцая вселенную, небеса которой напоминали ему сияние граней самоцвета, которое однажды вспыхнуло в его сознании. Созерцая вселенную, которую самоцвет утвердил навсегда ценой самопожертвования.
За много лет в честь Эйда было возведено немало памятников во многих странах. Велизарий не посещал ни один из них, за исключением могилы под деревом шала, когда возвращался в Индию. И даже тогда он проводил время на могиле Ашота. Он даже не глядел на мемориал, воздвигнутый в честь Эйда.
Другим, может быть, и нужны камни, чтобы помнить Эйда. У Велизария были небеса.
Память о человеке
И был ответ на его ритуал, хотя он так никогда и не узнал об этом. Эйд преобразовал кристаллическую ветвь человечества тем же самым самопожертвованием, и кристаллы не забывали. Не забывали ни Эйда, ни человека, который подарил ему возможность жить.
Они, вероятно, позабыли имя этого человека. Оно вряд ли сохранилось до их времени. Но ритуал возник снова — возможно, единственная вещь, которую можно было для них назвать ритуалом. Они были, как правило, более практически мыслящими людьми, чем их протоплазменные родичи. И определенно более практичными, чем даже Великие.
В какую бы звездную систему — а со временем и в галактику — они ни пришли, кристаллы выбирали созвездие на небесах. Это было их собственное созвездие. Довольно часто — просто одно из созвездий, поименованных людьми во плоти, среди которых они жили.
Но если они и перенимали рисунок звезд от своих соседей, то не перенимали имени. Кристаллы давали свое имя одному-единственному созвездию. Словно ритуал наречения неизменного имени был сам по себе великим их талисманом, защищающим их от любых ужасов, таящихся во вселенной.
Они всегда называли его Ремесленником.
Глоссарий
Справка об употреблении терминов:
В романах этой серии термины «римский» и «греческий» используются так, что это может запутать читателей, слабо знакомых с исторической обстановкой. Поэтому краткое пояснение может оказаться полезным.
К шестому веку нашей эры от Римской империи осталась единственная часть, которую современные историки называют Восточной Римской империей, со столицей в Константинополе. Западные земли, где впервые возникла Римская империя — включая сам город Рим и всю Италию, задолго до этого пали под натиском варварских племен, таких, как остроготы. Так называемая «восточная» Римская империя, однако, никогда себя так не называла. Она осознавала себя — пока не была окончательно разрушена руками турков-оттоманов в 1453 году от Р. Х. — как Римская империя. И потому, обозначая себя в политическом смысле, граждане ее называли себя римлянами.
Если говорить об этническом составе, конечно, в Римской империи оставалось крайне мало собственно римлян и латинян. В том, что можно было бы назвать «социальным» составом, Римская империя стала греческой империей по всему, кроме названия. Во дни Юстиниана латынь еще оставалась официальным языком Римской империи, но ее уже во всем замещал греческий, даже в императорских декретах и политических документах, как по форме, так и де-факто ставший языком империи. Следовательно, часто одни и те же люди, на протяжении всего повествования, могут обозначаться (в зависимости от контекста) как «римляне», так и «греки».