Ладонь на плече Калоподия стала мягко подталкивать его к выходу с причала, куда пристал корабль Менандра.
— Я хорошо веду подсчеты, и если...
— Неважно, — пробурчал Велизарий. — У меня достаточно писарей. — Смешок. — Тем более что в нашем интендантстве и считать-то особо нечего. Мы тут живем на очень скудных пайках. — Опять широкая ладонь крепко стиснула его плечо — на этот раз не участливо, а ободряюще. — Правду сказать, парень, я очень рад тебя видеть. Сюда, на укрепленную часть полуострова, мы провели телеграф и надеялись, что он поможет нам быстро собирать силы, когда малва предпринимают очередной штурм. Но этот телеграф — новая и никому не привычная штука, и вместо прямой и четкой связи выходит сплошная неразбериха. У меня в штабном бункере толпа людей выкрикивает друг другу встречные приказы. Мне нужен хороший офицер, который возьмет все на себя и наведет порядок в этом проклятущем хаосе. — Бодрым голосом: — И это будешь ты, парень! Для такой работы зрение вовсе не подмога. Может быть, даже недостаток.
Калоподий не был уверен, что бодрость полководца не наигранная и не просто служит задаче поднять упавший дух жестоко изувеченного подчиненного. Даже в своем юном возрасте Калоподий понимал, что обожаемый им военачальник одинаково способен и к расчетливости, и к сердечности.
Но...
Почти презирая себя, он все равно воспрял духом.
— Ну что ж, посмотрим, — ответил он, подражая воодушевлению полководца. — Как я уже говорил, мои учителя особое внимание уделяли грамматике и риторике. Уверен, что, по крайней мере, смогу улучшить стиль посланий.
Полководец рассмеялся. И его веселый смех ободрил Калоподия даже больше, чем предыдущая речь. Смех подделать гораздо труднее. Калоподий в этом не сомневался. Слепой в каком-то смысле быстрее взрослеет, и Калоподий стал экспертом по неискреннему смеху через несколько недель после потери зрения.
Но это было настоящее дело. Это было...
Что-то, что ему по силам.
Будущее, представлявшееся пустым, начало снова окрашиваться цветами. Конечно, цветами его воображения. Но Калоподий, выучившийся философским дискуссиям в среде ученых константинопольских грамматиков, подозревал, что реальность — лишь образы разума. И если это так, то слепота — всего лишь вопрос привычки.
— Да, — с возродившейся уверенностью заявил он. — Я справлюсь.
* * *
В первые два-три дня штабной бункер представлял, на взгляд Калоподия, сумасшедший дом. Но к концу этого срока он ухитрился привести процесс получения и отправки телеграфных сообщений к некоему подобию порядка и очередности. Через неделю система стала работать гладко и эффективно.
Военачальник похвалил его за проделанную работу. То же, намеками, сделали и двенадцать человек под его командованием. Калоподий решил, что второе более надежно, чем первое. Он все еще сомневался, не была ли похвала Велизария, по крайней мере отчасти, продиктована чувством вины полководца, возлагавшего на себя ответственность за то, что молодой офицер потерял зрение. Тогда как его подчиненные, закаленные ветераны, повидавшие на своем веку множество ран и увечий, не склонны были нежничать с калеками. Если бы юный аристократ оказался для них не подмогой, а обузой, они не стали бы из сочувствия воздерживаться от критики. И полководец, как твердо был уверен Калоподий, внимательно прислушивался к солдатам.
Первую неделю Калоподий обращал мало внимания на жестокие бои, развернувшиеся перед тяжело укрепленным штабным бункером. Он никуда не выходил, за исключением короткой дороги к другому, маленькому укрытию — крохотной землянке, где они с Лукой располагались на ночлег. Даже этот переход был покрыт бревенчатым потолком с земляной насыпью и глушил непрерывные звуки канонады.
Калоподий выходил на поверхность только в единственном случае — в уборную. Как в любом лагере Велизария, санитарные правила были прямы и непререкаемы. Ямы для уборных были расположены в отдалении от мест питания и сна, и никаких исключений не делалось даже для слепых и увечных. Солдат, не способных дойти до отхожего места, отводили туда товарищи или, в случае тяжелого ранения, выносили туда ночные горшки.
Первые три дня Лука водил его в уборную. Потом Калоподий научился находить дорогу сам. Не быстро, конечно, но зато у него было время осознать и выстроить свои новые честолюбивые планы. В остальное время голова была занята прямыми приказами из штабного бункера.