Дерг-дерг-дерг.
— Правда, укрепления слабенькие. Лентяи эти малва. Да и войска у них не отборные. Йетайцев там не более трех тысяч. Всего-то.
Дерг-дерг-дерг.
Наконец Кунгас одарил Ашота кривой улыбкой:
— Ты не пытаешься меня уговаривать, как я погляжу. Умница. Ждешь, пока я сам себя уговорю.
Ответная улыбка Ашота была гораздо шире. Собственно, улыбка у кого угодно была бы шире, чем у Кунгаса, даже когда царь был в радостном настроении.
— Полководец не ждет от тебя, что ты разгромишь малва, — заметил катафракт-армянин. — Если сможешь — прекрасно. Но ему достаточно будет знать, что ты можешь их сдержать. Чтобы их не послали куда-нибудь еще.
Кунгас фыркнул:
— Чудесно. Заметь, что я уже их сдерживаю и не даю их отослать куда-нибудь против него. И при этом мне не нужно напрягаться больше, чем выпить вина и поесть фруктов.
Он подтвердил слова действием, глотнув вина и вынув персик из вазы, стоящей на низком столике перед его сиденьем. Однако глоток был крохотный, а персик он вообще есть не стал. Просто держал его в руке, взвешивая, словно стоящую перед ним проблему. Ашот начал открывать рот, потом закрыл. Слабая улыбка Кунгаса стала чуть шире.
— Очень умно с твоей стороны. Да, да, я понимаю — полководец считает, что если он станет нагнетать кризис, то малва отзовут войска из долины для подкрепления тех, что уже ему противостоят. И он хочет, чтобы я их остановил, чего я — увы — не смогу сделать, попивая вино и поедая персики.
Кунгас положил персик обратно в вазу, встал и подошел к окну. По пути он рассеянно, но нежно провел рукой по волосам жены, уложенным в конский хвост. Ирина сидела на стульчике — больше похожем на высокую подушку — за тем же самым низким столиком. Она улыбнулась ему вслед, но ничего не сказала.
Как и Ашот, она знала, что лучший способ убедить Кунгаса — не слишком давить на него.
Очутившись у окна, Кунгас окинул взглядом долину Пешавар. Не столько саму долину, сколько окружающие горы.
— Насколько Велизарий уверен, что наступит такой кризис? — спросил он.
Ашота передернуло:
— По-моему, «уверен» — не то слово. Полководец думает не так. «Похоже», «непохоже», «возможно», «вероятно» — его мысль работает не так.
— Да, верно, — согласился Кунгас. — Как выразилась бы моя высокоученая жена-гречанка, он мыслит как геометр, а не как арифметик. Он считает углы, а не суммы. А потому он думает, что если сможет точно измерить угол, то сможет вывести и нужную ему сумму.
Взгляд кушанского царя спустился вниз, к большой рыночной площади.
— Обычно это ему удается. Будь он купцом, я думаю, он мог бы прогореть. Но как полководец он, возможно, самый смертоносный во всех веках. Я рад, что он мне не враг.
Он резко отвернулся от окна.
— Ладно. Скажи Велизарию, что если малва начнут уводить войска от долины, то я сделаю все возможное, чтобы их задержать. Я не даю обещаний, ты понимаешь. Никаких гарантий. Я сделаю все возможное, но — у меня теперь есть свое царство, и я должен его защищать с тех пор, как создал.
Ашот встал и поклонился.
— Этого будет достаточно, ваше величество. Вашего возможного более чем достаточно.
Кунгас фыркнул:
— Какие выражения! И «ваше величество», даже так. Будь осторожен, Ашот, а не то твой полководец переведет тебя из солдат в послы.
Армянин-катафракт поморщился. Ирина тихо захихикала:
— Это не так уж и плохо, Ашот. Но, конечно, тебе придется научиться носить чадру.
* * *
— Я отправляюсь с тобой, — заявила Шакунтала. — И не старайся меня отговорить. Я императрица.
Ее муж, улыбаясь, развел руками. Улыбка была весьма дипломатичной.
— И в мыслях не имел противоречить вашему императорскому величеству.
Шакунтала подозрительно уставилась на него. Ее рука на секунду дернулась погладить живот, но так и не завершила этот жест.
— Что такое? — строго спросила она. — Я-то ожидала мужнина нудения о моем материнском долге. Поучения об опасностях, ожидающих ребенка без присмотра.
С той же улыбкой на лице Рао пожал плечами.
— Бери Намадева, если захочешь. Сейчас, когда начался гарам, риск заболеваний небольшой.
— Не напоминай, — отрезала императрица. Она подошла к окну своих покоев и нахмурилась, обозревая пейзажи Махараштры. Холмы, окружавшие Деогири, мерцали в жарком мареве разогретого воздуха, поднимающегося с раскаленной земли.
О чем бы ни спорили индусы, но все они соглашались, что самый лучший сезон — это раби, сухой и прохладный. Один из трех индийских погодных сезонов, он примерно соответствовал тому, что признавалось зимой в других странах. Увы, сейчас, в то время, которое христиане назвали бы концом марта, раби закончился. А вот о двух других сезонах мнения расходились: то ли гарам хуже, чем хариф, то ли наоборот. С точки зрения Шакунталы, спорить было глупо. Ясное дело, гарам хуже! Особенно здесь, в Великой Стране.