Семья состояла из двух братьев и трех незамужних сестер.
Старший, на правах главы семьи, Федор Иванович, юрист, как и Владимир Танеев, окончил Училище правоведения, младший, Николай, служил мировым судьей. Сестры — Варвара занималась живописью, Анна и Софья хозяйничали. Все Масловы в ту пору были еще молоды, страстно влюблены в науку, искусство, по патуре отзывчивы, сердечны, преисполнены юмора и энтузиазма.
Письма Танеева к Варваре Ивановне и ко «всем Масловым вообще» говорили о том, что и Сережа в ту пору вовсе не был дикарем, каким он кое-кому казался. Если учесть его занятость, круг общения музыканта был достаточно широк, и никакие душевные порывы, присущие юности, не были ему чужды.
«Один домой, — писал он, — никогда не хожу, всегда кого-нибудь провожаю… или Анну Яковлевну, или Анну Ивановну, чаще всего Софью Васильевну…»
Тут это имя промелькнуло впервые. Сохранилось примечание Танеева: Софья Васильевна «Москвина — одна на свете, ученица Клиндворта, 16 лет от роду, красоты ее не можно описать!»
«У Левенсон (Анны Яковлевны) брат — музыкант, я у них был два раза (в первый раз, впрочем, брата не было дома, зато была Софья Васильевна — это много лучше). Софья Васильевна на днях играла в любительском спектакле… Мы с ней постоянно ссоримся, впрочем, — большие друзья».
Остается неразрешимой загадка: почему дружба С «одной на свете» не переросла в иную, более нежную и глубокую привязанность?
Известно, что Сережа, не щадя времени и сил, самоотверженно помогал в музыкальной теории товарищам по консерваторской скамье, даже тем, с кем едва был знаком. Занимался он, разумеется, и с «девицей Москвиной» (как, поддразнивая Сережу, ее величал Чайковский). Долгое время среди музыкантов бытовала легенда о том, что причиной разрыва якобы послужила «параллельная квинта», которую обнаружил и не стерпел придирчивый учитель в тетради рассеянной ученицы. Оставим эту эффектную выдумку на совести любителей исторического анекдота. Позднее, уже в январе 1878 года, в одном из писем Петру Ильичу вновь слышен как бы отголосок умолкнувшей радости. «Сегодняшний вечер провел у Масловых, — писал Сережа, — у них же была С. В. Москвина, которая на несколько времени приехала сюда из Тамбова, где она окончательно поселилась. Мне было очень приятно ее увидать…»
Мы так и не узнали, почему же все-таки бесследно прошла через жизнь музыканта краса ее, не поддающаяся описанию.
Прошла, растаяла, как тень на ясной воде, как образ Прекрасной Мельничихи в памяти «интимного, простоватого Шуберта». И такова ли она была, какой ему казалась?..
За недолгий срок Чайковский сделался москвичом по склонностям, привычкам и влечению сердца. «Как подумаешь, — писал он, — так, ей-богу, поблагодаришь, что живешь в благословенном граде Москве…»
И это не были пустые слова!
Он наконец обрел свой собственный угол — снял квартиру на Спиридоновке. И теперь у него было спокойное место для отдыха и творческих занятий.
Петр Ильич был еще очень молод. Он вовсе не был ни затворником, ни анахоретом. В свободные дни и вечера не чуждался ни дружеских встреч, ни домашнего музицирования, ни народных гуляний на масленой с маскарадами, тройками и катанием с гор. Друзья часто увлекали его слушать цыган и знаменитые народные хоры Молчанова и Кольцова, блиставшие в старомосковских трактирах.
Но главным источником, питавшим душу художника, оставался все же Артистический кружок. Пров Садовский был большим знатоком и мастером старинной русской песни. Но никто не проник в самую глубину народно-песенной стихии так, как сам Александр Николаевич Островский, с которым композитор в ту пору дружески сошелся. По мотивам драмы «Воевода, или Сон на Волге» великий драматург написал либретто для первой оперы Чайковского «Воевода». Он же подсказал текст и мелодию для пленительного женского хора «Во море утушка».
Близко принял к сердцу судьбу молодого музыканта в эти последние годы своей жизни и престарелый князь Одоевский. Он относился к композитору с какой-то трогательной нежностью. «Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба, — вспоминал позднее Чайковский. — Он был олицетворением сердечности, доброты, соединенной с огромным умом и всеобъемлющими знаниями».
Одоевский присутствовал в январе 1869 года на генеральной репетиции «Воеводы» в Большом театре и записал в своем дневнике: «Эта опера — задаток огромной будущности для Чайковского».
А в июле его не стало.