Как бывало не один раз, музыка, сметая преграды, переступала грани стихотворного текста, заполняя его иным, глубоким смыслом.
В железном ритме, в неукротимом движении хоровых масс он слышал не голос Судьбы, бездушной, слепой и жестокой силы рока, но суровое веление нравственного долга.
Несколько лет спустя, в период работы над Вторым струнным квинтетом, в дневнике Танеева появилась новая запись: «…После чая, во время работы над третьей частью, я испытываю восторженное и отчасти мучительное чувство. Мне казалось, что мелодия, которую я сочиняю, чрезвычайно хороша. Мне было и радостно и тяжело. Несколько раз рыдания захватывали дыхание. Я думал о том, что то, что составляет индивидуальные радости: любовь, сильная привязанность — мне более недоступны — я становлюсь старым. Но в то же время я могу находить такие звуки, которые в людских сердцах пробудят то, чего я сознаю себя лишенным…»
В канун Нового года одни по традиции обычно изощряются в догадках и прогнозах на будущее, другие (и таких большинство) со смешанным чувством озираются на пройденный путь, будь там, позади, только год или вся пройденная жизнь.
Но чувства неизмеримо более сложные, видимо, владели теми, кому довелось прийти к порогу нового столетия.
В тот вечер в Москве, по преданию, стоял трескучий мороз. Луна высоко повисла над морем крыш и колоколен. Зеленоватый луч, скользя по сугробам, заглянул в узкий извилистый Мертвый переулок, осветил кровлю и угол небольшого тесового дома с резными наличниками против церкви Успения-на-Могильцах.
Этот «антураж» порой смущал кое-кого из друзей композитора, но ему самому служил пищей для незлобивых шуток и каламбуров.
Сергею Ивановичу еще шел сорок четвертый год, однако он заметно постарел и располнел. Нитки серебра завились кое-где в русой пушистой бороде, а брови несколько сдвинулись и потемнели. Полнота и начинающаяся болезнь ног огорчали его, препятствуя дальним прогулкам и езде на велосипеде. Но душевно был он, как и прежде, бодр, со всеми одинаково доброжелателен, без тени фамильярности, и по-особому, по-танеевски, светел. Нередко, как и прежде, допоздна работал у себя, стоя возле высокой конторки.
В канун нового века, отвергнув самые заманчивые приглашения, был занят черновыми эскизами нового струнного квинтета.
А какова же судьба его вокальной партитуры «Из края в край»? Он завершил ее в феврале 1899 года, и с той поры сочинение это продолжает оставаться образцом танеевского вокального полифонического стиля, предметом ревностного изучения учащих и учащихся дирижерско-хоровых факультетов, как и другие двухорные композиции, написанные позднее, — «Прометей», «По горам две хмурых тучи».
Утро XX века, морозное, ясное, заглянуло в его рабочую комнату сквозь чистые, одетые звездами инея стекла.
Сергей Иванович, как обычно, поднялся ни свет ни заря, бодрый, свежий, радостный. За окошком скрипели полозья, изморозь хлопьями бесшумно падала с веток. Где-то далеко гудели колокола.
Но сквозь невнятный гомон просыпающегося века в доме слышна неугомонная стрекотня часов. Торопятся, спешат — вперед, вперед! Столько еще впереди тревог, свершений, испытаний и потерь!
Но срок людской недолог! Торопись, спеши, если хочешь успеть все сказать, что диктует нестареющее сердце.
Суетятся, стрекочут, стучат молоточки маятника, вращаются шестеренки, позванивают пружины часов.
Вперед! Все вперед! Только вперед!
V. В СМУТНЫЕ ДНИ
900-е годы — начало века.
В первом его пятилетии предгрозовая атмосфера была уже явно ощутима. Близились, уже реяли в воздухе те
о которых писал позднее поэт, чьему чуткому слуху дано было задолго до начала событий расслышать все ускоряющийся пульс своего времени. Ни неистовства цензуры, ни прямой полицейский произвол не были в силах ни унять его, ни заглушить.