В густеющих зимних сумерках Сергей Иванович шел, пробираясь домой по Пречистенскому бульвару. Все выглядело красным: и небо, и снег, и дома, лица и руки людей. Земля поминутно содрогалась, оседая под ногами от натужного грома артиллерийских очередей.
На стеклах верхних этажей то и дело, отражаясь, поблескивало малиновое пламя.
Дойдя до просвета в ограде, перегороженного завалом из телеграфных столбов, Танеев остановился в нерешимости, вглядываясь в красноватую мигающую полутьму.
Вдруг в промежутке между двумя ударами пушек кто-то окликнул его по имени:
— Сергей Иванович!
Кто-то высокий, длинношеий, в смятой студенческой фуражке и штатском явно с чужого плеча пальто, зачем-то подпоясанном ремешком, подошел вплотную.
Лицо его даже при багряном колеблющемся свете выглядело бледным, давно не видало бритвы, обросло вокруг пушистой юношеской бородкой.
— Пойдемте-ка со мной! Провожу, — просто и ласково, заглянув в лицо Танееву, сказал он.
Осторожно взял под руку и уверенно повел через улицу, потом — темными дворами, закоулками и вывел вдруг на знакомый перекресток.
Сергей Иванович так, и не успел спросить имени, ни даже поблагодарить провожатого. Заслышав стук копыт казачьего патруля, тот словно сквозь землю канул.
В смутные и грозные дни гражданских бурь, в дни и нередко бессонные ночи при расставании с консерваторией, в горьких думах о грядущей неизвестности творческий дар композитора достиг высшего расцвета. Непоколебимая вера в правду и красоту вела его вперед, преодолевая страх, и сомнения, и горечь одиночества.
В горячей, но ненавязчивой любви молодежи он черпал веру и силы. Он творил для них, для будущих поколений, создавая свой Шестой струнный квартет, быть может, наиболее совершенное со времен Бетховена создание камерной музыки, итог человеческих радостей и горестей, продуманных ясным умом и согретых большим сердцем.
Квартет был завершен 25 декабря, когда Пресня пала и глухие снежные потемки покрыли первопрестольную столицу. Но в конце рукописной партитуры в первой части квартета сохранилась надпись:
«С. Танеев. 7 декабря 1905 года.
Всеобщая политическая забастовка».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. СЕРДЦЕ — РОДНИК
После падения Пресни революция пошла на убыль, но не так скоро вошло в свои берега шумное, взбаламученное, ропщущее море.
Померкли зарева пожаров, глухая снежная ночь надолго окутала московские дворики, переулки, лишенные газового —J света. Почерневший от гари снег нависал по краям крыш.
Великие потрясения редко проходят бесследно.
Возбужденную мысль и жажду действия, вырвавшуюся на волю, нелегко снова направить в старые, заржавленные трубы традиционного «благомыслия». Баррикады, рухнувшие на улицах и площадях, вновь вырастали в аудиториях, в зрительных залах, на страницах печати, раскованной ненадолго пресловутым манифестом 17 октября, куцей и однобокой российской конституцией.
В дни, когда она была обнародована, у многих закружились головы. Праздничные, ликующие толпы наполнили улицы городов.
Но не все были столь простодушны. Римский-Корсаков в первый же день «свободы» без обиняков заявил:
— Что бы ни случилось, все это ложь и выдумки!
Так и оказалось в самом недалеком будущем.
Если в первые месяцы после ухода из консерватории Сергей Иванович и питал какие-то иллюзии по поводу предстоящего отшельничества, то совсем ненадолго. Остаться в стороне от бурлящего водоворота, от жизни, такой неспокойной, непохожей на прежнюю, полной неожиданностей, парадоксов, острых столкновений, оказалось просто мудрено.
Общественные связи и доброхотные обязательства вовлекли композитора в свою орбиту.
Еще в 1905 году открыла свою деятельность Московская симфоническая капелла. Целью ее была пропаганда среди широкой публики музыкальных творений эпохи Ренессанса, а также классиков кантатно-ораториального жанра XVII–XIX веков. Возглавил капеллу Вячеслав Александрович Булычев, ученик Танеева, но душой этой единственной в своем роде концертной организации был, разумеется, сам Сергей Иванович.