В двенадцати хорах на слова Якова Полонского Танеев достиг вершин полифонического мастерства, овладел всеми тайнами хорового письма. В этом цикле привлекает внимание прежде всего грандиозный пятиголосый «Прометей».
Музыкальная поступь «Прометея» торжественна и величава, только в полифонических разделах композиции, воплощающих образ героя, мятущегося в жажде свободы, вязь многоголосия настолько густа и насыщенна, что словесный текст от слушателя почти ускользает.
«Развалину башни — жилище орла», «Звезды», «На могиле» — это подлинные шедевры танеевской вокальной музыки.
Но кульминацией всего цикла, не колеблясь, можно назвать двойной хор «На горе две хмурых тучи». Эпический тон повествования щедро согрет любовью к природе и человеку, глубоким сочувствием к миру людских надежд, радостей и печалей.
Второй цикл — «16 хоров для мужских голосов» на слова Константина Бальмонта, завершенный в 1913 году, — был посвящен хоровому обществу чешских учителей. Как и в «Иммортелях», автор здесь обратился к поэзии символистов.
Сведения о публичном исполнении этих хоров до наших дней не сохранились.
Как вскоре стало попятным, оба хоровых цикла, так же как неосуществляемые замыслы разных лет — кантаты «Колокол», «Констанский собор», — были всего лишь новым кругом опытов, предуготовляющим создание сочинения, еще небывалого по масштабам в русской вокально-симфонической музыке.
Это была кантата «По прочтении псалма» на текст Алексея Хомякова, задуманная еще смолоду и на склоне лет увенчавшая долгий и трудный путь Танеева в музыке.
На автографе рукописной партитуры сохранилась надпись: «Памяти матери моей Варвары Павловны Танеевой».
Две кантаты Сергея Танеева: «Иоанн Дамаскин», «По прочтении псалма». Между ними легли тридцать лет пути и почти вся жизнь художника.
На вопрос московского критика Юлия Энгеля о кантате «По прочтении псалма» композитор, как всегда в таких случаях, не слишком охотно заметил, что мысль о кантате на слова Хомякова родилась у него много лет назад и он над ней много думал, прежде чем начать писать.
Он так привык к ее, кантаты, незримому присутствию: в Москве и за границей, в Черниговском скиту и в лесной деревушке под Звенигородом, в годы труда над подвижным контрапунктом, над крупными инструментальными сочинениями — всегда она была тут, рядом. Не один раз в записной книжке появлялись наброски, связанные с замыслом, но он не пытался их разрабатывать, понимая, что мастерство его еще не созрело.
Шли годы, годы духовного роста, крепла, мужала душа, оттачивалась техника. Менялся неузнаваемо окружающий мир. Вместе с тем преображались черты задуманного смолоду, новый смысл обретали слова. Но ключевая идея, запавшая в сознание в ранней юности, оставалась нерушимой.
Возмужав и утвердив свои независимые взгляды на человека и вселенную, он с благоговением, как величайшую святыню, сохранил в памяти звук негромкого, внятного материнского голоса, повторяющего строфы ее любимого поэта.
Русская поэзия не впервые вторгалась в космос.
Эти строки Михаила Ломоносова открыли простор для поэтической мысли. Это была борьба за масштабы, за поэзию высокого полета.
Попытка в этом жанре поэта-славянофила XIX века сама по себе едва ли обогатила сокровищницу российской поэзии. Однако он не был вовсе лишен дарования, как некоторым казалось.
Не один Танеев, но и другие русские композиторы — Балакирев, Чайковский, Рахманинов, Аренский, Гречанинов — прибегали к текстам Алексея Хомякова.
Идеи величия космоса, красоты мира, вечной гармонии правды и добра, нравственного обновления людей в труде, любви и братства всю жизнь волновали композитора.
Центральный образ творца, господствующий в стихотворном тексте, в музыке Танеева обретает условный символический смысл, отступая перед стихийным могуществом первобытных сил природы. Как случалось уже не раз, не в тексте, но «по ту сторону текста» композитор услышал музыку, воплотил ее и донес до своих слушателей.