На Киевском вокзале купил в кафе жирную котлету по-киевски, чашку кофе со сливками и ел за столиком в углу. Так было вкусно, что глаза слезились. Смешно было бы, если б я сегодня ночью замерз.
На чердаке снова пересчитал деньги. Если работать каждый день и откладывать по пятьдесят тысяч, то через двадцать дней уже можно будет снять комнату или даже квартиру. Лишь бы не спиться.
Разделся до гола и лег. Голуби скребли жесть. Натянул Димкино одеяло на голову. Так мучило ощущение ненужности моего обнаженного тела. Напряженно вытянулся и повернулся на бок в пустоту стенки. Член мой выпрямился и с какой-то особой твердостью завис в пустоте. Поднял пятерню. Как я хочу положить ладонь на женскую грудь. Почувствовать зыбкую мягкость вокруг соска и как твердый сосок щекочется, и успокоиться уже — я держусь за верхушку земного шара. Меня не сбросит с него, и я не буду один.
Потом гладил свой зад, представляя, что это роскошная попа какой-то женщины, гладил ее пышные бедра, ее жесткие волосатые ноги, трогал ее мускулистую грудь. Там были еще другие взрослые женщины. Мы с этим взрослым мужчиной сильно целовались взасос, и я чувствовал его округлый стальной член в гуттаперчевой оболочке.
четыре
— …ченька, как же так?!
— А я что вам?! — осподи!
— Хоть господи хоть не господи…
— Господи, доченька, как же так-то, что пенсии нет?
— О, боже…
— Ведь мне же звонили насчет пенсии…
— Кто вам звонил, бабушка?!
Сделал это, не помню с кем. Но кончил только с Асель, как всегда, и заснул. Во сне меня кастрировали. Просто оттянули и отрезали без всяких приспособлений. Пугающе странно было, что теперь, без Асельки, могу идти сразу на все четыре стороны, а идти-то, оказалось, в итоге и некуда. Позвонил Гарнику.
— A-а… это ты… при-ивет… как дела? — голос у него был мёртвый, как будто я не живой. Я долго не говорил ему, откуда звоню, было приятно чувствовать расстояние.
— Я из Москвы звоню, Гарник, — я вернулся.
— Да ты что?!.. Ничего себе… да ты что! — голос ожил, будто я ожил для него. — Слушай, можешь мне для Билайна слоган придумать?
— Слоган… Я сейчас соображаю что-то плохо.
— Ну, ты звони, если что, — сказал он, что-то пережевывая. — Не пропадай, заезжай, если что.
Все горело, сжималось и мучило меня. Стал собираться. Надел черный костюм, в котором женился, легкие туфли с узкими, красиво закругленными носами, свой плащ. Я хотел, чтоб они видели, что у меня все хорошо, даже лучше, чем было, что я деловит и полон разных планов, что я успешен. И я так заспешил, будто опаздывал на важное свидание.
В троллейбусе и метро на меня смотрели девушки. Я тоже смотрел на них. Купил Ксении розу, купил бутылку красного вина, как будто у меня все хорошо и ничего не случилось. Доехал до них на холодном, неосвещенном 70 автобусе, все боялся пропустить остановку «Флотская». Перед их дверью у меня сразу изменилось лицо — странно, насколько я страдал в одиночестве, настолько я был весел и беспечен, когда встречался с кем-то, не выдавал своей боли.
Я обнял Ксению.
— Ну, привет, привет, — дружески хлопал ее по спине. — Привет, Аселька!
Женька сам встал в своей кроватке, держась ручками за перильца, и смотрел на меня. Я нагнулся к нему, он замер, соображая, а потом широко улыбнулся, словно защищаясь, на всякий случай.
— У-у, какой Анвар пафосный, Гарник, посмотри на него, какой он пафосный!
— Эй, бала, кала капай? — спросил он, не отрываясь от компьютера.
Когда он был маленький, их армянская семья какое-то время жила в казахском ауле, и он немного говорил по-казахски.
— Жаксы, жаксы махан кал. Рахмет сахан! — ответил я.
стрейнджерс ин де найт ту лавью ппплс и ай лав ю-ю-ю…
ла-ла-ла… ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… л а-ла-ла и ай лав ю-ю-у… стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
— С почты.
— Никто Вам не звонил… Вам может месяц назад звонили.
— Звонили, доченька.
— О, боже мой…
Доченька!
— Я Вам не доченька, достали уже!
Бог ты мой…