— А я без машины, мужик. Меня лишили прав. У тебя нет прав?
— Какие права, Герман, смеёшься, что ли?
— А, ну да.
Он сел в кресло, смущенно осматривался. Я поставил пельмени.
— Так, мужик, я должен тебя предупредить, — он приподнялся, и подлокотник кресла остался в его руке. — Это клей ПВА нужен. Берешь ПВА и клеишь, — он установил подлокотник на место, и стукнул кулаком. — Значит так, я скоро напьюсь и скажу тебе: давай блядей позовем? А ты мне скажи: так, мужик, успокойся, не надо блядей.
— А как я пойму, что ты напился, Герман?
— На самом деле я и так уже пьян. Значит так, я скажу: давай блядей позовем, и еще начну по поводу и без повода говорить «цимес». Как услышишь «цимес», все, значит, я готов. Соня уже знает и смеется надо мной, особенно когда я хочу скрыть, что бухал.
— Ясно.
— Нет, я не буду, ты ешь сам, я дома поел.
— Ну, смотри, Герман.
— С Соней поругался. Пашку жалко, маленький еще, не понимает.
Было удивительно слышать это от Германа, он всегда скрывал все своё.
— Пашка меня поймет, конечно, но это сколько времени ждать придется?
Потом, как всегда, вспоминали общагу, и он говорил, что всех там имел, кого хотел.
Мне было радостно, что он пришел в такой тяжелый вечер, и я могу быть гостеприимным, приятно, что он смущенно осматривался, и даже приятно было, что он поссорился с Соней, и я от счастья льстил ему.
— Все-таки трудно мне понять женскую психологию, Герман.
— Я даже Корзунскую имел!
— Да ты что?!
— Ей-богу! Она у меня в рот брала.
— Дану?
— Точно тебе говорю, причем сама, точно тебе говорю!
— Корзунская?!
— Вот ей-богу! Я даже жениться на ней хотел.
— Слушай… да-а. Удивительно! Даже представить себе не могу.
— Причем весь цимес в том, что она сама от этого кончила, такое я видел первый раз в жизни.
— Кончила, когда в рот брала? Испытала оргазм, от того что…
— По идее, любое место, где есть слизистая, при трении может вызывать оргазм.
— Даже ноздри?!
— И ноздри, но это если только мизинцем трахать, что ли? А потом Соня появилась, и было полное ощущение судьбы… Пашку жалко.
— Представляешь, Герман, точно такой же ковер с оленями висел у нас дома, в деревне.
— Да-а, точно. И у нас, ну там, дома, у бабушки в спальне, — он покачал головой и засмеялся. — Давай выпьем, брат.
Мы выпили. Было приятно молчать и чувствовать общность.
— А давай блядей позовём? Сюда можно?
— Герман, ты же сам говорил.
— Так, мужик, не пизди, ничего я не говорил!
Скулы приятно отяжелели, казалось, что губы набухли и вывернулись. В ногах появилась легкость, и руки летали рядом с телом, будто сами по себе. Я осмотрелся, не узнавая комнаты. Герман тоже осмотрел комнату.
— Газет нет? «МК» или «Из рук в руки» хотя бы? Там объявления насчет досуга.
Я искал. Даже заходил в пещеру, блуждал по коридорам, составленным из старых шкафов и шифоньеров.
— Это смешно, Герман! Нет ни клочка. Вот, правда, какая-то строительная газета.
— Не то, тут только про евроремонт объявления… Мне тоже надо ремонт делать. Придется на Тверскую ехать.
— Да ладно, не надо, Герман. Потом как-нибудь.
— Я же органайзер с собой специально взял, — сказал Герман. — А денег нет, придется домой ехать за деньгами.
Мне было так неловко, что у меня мало денег, что я вдобавок ко всему ему еще и должен. Я достал припрятанную бутылку шампанского.
— Новый год же наступил, Герман!
— Да, на горло.
Мы сидели и пили шампанское. Так хорошо было в комнате. Я думал, что он расхотел уже. Иногда в окно задувало, и на секунду был виден вал снежинок у черного стекла. Неужели расхотел?