— А куда ты, Юр? Что случилось?
— Забвения надо купить, Бабай. Мы с ним вместе начинали. Боже мой! Рисовались, каждому лишнему кубику дозы радовались, в ладоши хлопали, кураж такой был — что ты — все по-взрослому… эх, помнишь, Павлушка? Ну, все, кончай ебать мурочку, давай деньги и я пошел, здесь пять минут всего-то идти.
— Юрок, я уже полгода не ширялся. Слез я, Юрок.
— Ты че, козленок, горя, что ли, не видел?! Фу, бля! Объясняю еще раз. Надо полсотни лавэ. Для тебя! Не для меня! Ведь я приду, и ты попросишь у меня. Да-ай, Юрок ширнуться. Юрок, дай ширнуться.
Смешно, конечно.
— Во-во. Так и будет, Бабай! Вот увидишь.
— Я не попрошу, Юрок. Точно тебе говорю!
— Фу, чушок! Не ожидал я от тебя такого.
— Юр, извини, я не буду.
— Паша, я беру дешево. Задарма.
Как лицо кривится, как будто заплачет сейчас, он всегда так, как будто кожу лица по черепу размазывает.
— Еще раз говорю тебе — чек стоит семьдесят. Я у тебя прошу полста.
— Юрок, однозначно, — Паша невидящим взглядом в окно.
Юра идет к двери. Поворачивает голову и поднимает вверх указательный палец.
— Поцелуйте меня в спину! Ниже… ниже… ниже. О! — вытягивает палец, замирает. — О-о!
Юра одевается.
Новая, бля, кожаная куртка у него, а ты, как бомж, Анвар.
— Бабай, у тебя, случайно, жетончика на метро не будет?
— He-а, Юр.
Юра уходит.
Шесть часов уже! Ебаный ты, ебанный Юра. На иглу меня чуть не подсадил, чтобы в рабство свое взять, это первое. Благодаря тебе у меня пропали туфли и зонт, это второе. И денег не выслал мне в Алмату, как обещал, а я жду, идиот, голодаю там хожу. Музыкальный центр проводникам отдал за место.
— Она такая хорошая! Знаешь, как я ее люблю?!
— Что, что говоришь?
— Про Алинку, жену свою. Я ее так люблю, что хочу, чтобы все были счастливы, чтобы у всех все было хорошо, чтоб был мир во всем мире!
— Да-а. Ты молодец, что ширяться не стал. Тебе в Африке будет хорошо — у тебя челюсть такая. Массивная. Тебя там все за англичанина принимать будут.
— Ага, классно. Море, жара, чунги-чанги всякие бегают. А ты чего, тоже, как Юрок, учишься здесь?
— Учился. Закончил в этом году. Я так приехал из Алматы… в командировку. У меня там жена.
— Кла-ассно. И Алинка тоже хорошая, такая честная, блин!
— Ты молодец, что Юрке не поддался.
— Ага. А ведь это она меня с иглы сняла. А Юрок вообще намного раньше меня ширяться начал.
— А вы как с ним познакомились?
— На стройке, вокзал вместе в Оренбурге строили. Он мне поддержку давал, защищал меня. Он же сидел, ты знаешь? Не-ет, он так-то хороший. Потом уехал сюда, в Литературный институт поступать. А меня там вообще чуть не посадили, прикидай. Алинка ко мне ходила. Я только благодаря ей с иглы слез. Серьезно. Так бы никогда не слез. Она такая хорошая! Честная такая, нафиг!
— А документы там, загранпаспорт, визы всякие?
— Нормально. Все сделали с матерью. Нормально, хлопотно только. Хорошо, что так. Дома работы нет — все сидят, бухают друзья, короче. Ладно, ты не обижайся, я пойду, короче, пока Юрок не вернулся.
— A-а. Ну, давай.
— А это, Анварок. А как, блин, до Шереметьева-2 доехать?
— Сейчас выходишь, садишься на тройку, доезжаешь до метро «Дмитровская». Там едешь до «Менделеевской», подожди… да, с «Менделеевской» пересаживаешься на «Новослободскую», доезжаешь…
Не доедет он.
— Так, ясно, до «Менделеевской», потом на «Новослободскую», я-а-сно.
— Слушай, Анвар, ни хрена не понял, на самом деле!
— У меня тоже так было по первой в Москве.
— А может на тачке?
— На машине с тебя тысяч сто возьмут, по всей видимости.
— Ни хрена здесь цены!
— А самолет во сколько у тебя?
— В восемнадцать ноль-ноль. Завтра, вечером то есть.
— В общем, Паш, ты сегодня оставайся здесь, я сам тебя завтра провожу, время же терпит.
— Да я рад бы, но у меня документы на вахте остались, охранник прикопался и все, блин!
— Да-а, сегодня мудак на вахте, точно… а я тебя через чердак проведу, я сам так. Ты сейчас, короче, выходи и забирай документы, как будто уходишь насовсем. А я спущусь через чердак и во-он возле того светофора встречу, только смотри через дорогу осторожно, сам видел.
Ебаный ты ебаный, Юра!
— Я-асно, значит там, — Паша смотрит в окно. — Все, запомнил, там вон мужик еще стоит в красной куртке.
— Кто?
— Понял-понял, короче, это я уже прикалываюсь.
Веснушки такие, застенчивые, и когда смеется, то как-то сгибается в груди, как будто ждет удара за свой смех. Наверное, так его мама смеется. У таких худых член всегда толстый. Как у Васянки. Да, удивительно.