— Понимаю, но мне кажется, что он имеет право знать, ты не находишь? Всё-таки он имеет к этому непосредственное отношение. И ещё неизвестно, как он, с его-то характером, отнесётся к тому, что от него это так долго скрывали.
Седовласый мужчина молча посмотрел на экран и согласно кивнул. Потом откинулся на спинку мягкого кресла и шумно выдохнул.
— А он вообще как?
Молодой пожал плечами.
— Нормально, как всегда. Работает, мотается по стране, живёт, одним словом. Рисует... Хотя скрывает ото всех, но я видел эти рисунки. Красивые...
— А...
— Есть у него женщины, есть. Или ты другое хотел узнать? Он здоровый мужик, не женат в отличие от всех нас, что такого? Я понимаю, что тебе это неприятно слышать, но это жизнь.
Собеседники помолчали, глядя друг на друга. Потом старший вздохнул и уверенно сказал:
— Мы приедем. Когда потеплеет, где-то в мае, хорошо? Передай, пусть в доме наведут порядок. Потом уже вместе подумаем, как это всё устроить. Но пока, я тебя прошу, ничего ему не говори.
— Конечно, но и ты ей тоже ничего не говори, просто надо приехать, побывать дома, съездить к матери на могилу, да мало ли дел найдется. А я всё устрою, думаю, что и жена поможет, она у меня большая выдумщица, — со счастливой улыбкой протянул молодой человек.
Они ещё поговорили о машинах, о здоровье, погоде и расстались, выключив мониторы.
Часть 15
Громкий радостный смех от встречи друзей распугал любопытных воробьёв за распахнутым окном, несвязный разговор, прерывающийся взрывами мужского хохота, медленно трансформировался в тихие беседы по обеим сторонам широкого стола, но тут поднялся Белов и громко заявил:
— Уважаемые опоздавшие! Мы решили вас не ждать и уже тяпнули за баб! Пардон, за женщин! — и сел.
— Оратор!
— Мыслитель!
— Диоген!
— Скотина!
Опять раздался дружный хохот, Олег удивлённо посмотрел на Алексея Лугового.
— Могли бы и дождаться! Может мы с Серёгой тоже хотим того... за баб! Ой, пардон, за женщин.
— Какие проблемы? — резко вскинул голову Елисеев. — Павлов, наливай!
— А чего не дождались-то? Мы же обещали, значит будем.
— А какой от вас толк? Всё равно вы не поможете, потому как ни маринованных огурцов, ни соленой клубники у вас нет!
— Нет, это точно, только ананасы в томатном соусе.
— Ага, вот непонятно, откуда у наших жён такие пристрастия в еде?
За разговорами мужчины разобрали жареное мясо, передавая через стол соусы и куски хлеба, затем замерли и уставились друг на друга. Павлов усмехнулся и поднял бокал.
— Парни! — он замер, оглядывая друзей, которые с искренними улыбками смотрели на него. Он кашлянул и опять заговорил. — Парни, я хочу выпить за ваших жён! За этих девчонок, которые смогли сделать вас счастливее, веселее и чуточку умнее!
Мужчины загомонили, но были прерваны требовательным жестом хозяина.
— Помолчите уже! Мне со стороны виднее! Вы стали мудрее, немного мягче, внимательнее и ещё... Видно, что вы довольны. Безобразно довольны своей жизнью, а кто виноват?
— Ленка! Ксюха! Машка! Сонечка! — посыпалось со всех сторон.
Павлов согласно кивнул и поднял ладонь:
— Вот за них и выпьем! Ура!
Звон бокалов и нестройный одобрительный гул голосов на несколько секунд заглушил шелест веток за окном, потом последовали отдельные одобрительные возгласы в адрес приготовленного мяса, мычание сквозь жующие рты, стук вилок и редкие слова. Они пили, ели, говорили о том, о сём, пытаясь в этот доставшийся им выходной выговориться, поделиться своей радостью и интересом к жизни.
Дымок от кальянов медленно закручивался в спирали и, повинуясь весеннему ветерку, утекал в распахнутые окна. Елисеев, развалившись на ковре и упираясь спиной в широкий диван, внимательно смотрел на Сергея Тернового, который разжигал новые угли.
— Серёга, а тебе-то это зачем? Ты же не курил никогда.
— Не курил, а сегодня решил попробовать. Может, это единственный раз в моей жизни? Моя Ксюша на дух не переносит резкие запахи, а сейчас, когда её часто тошнит, — с улыбкой продолжил он, прикрывая глаза и взъерошивая волосы, — она вообще мне запретила и пиво пить, и одеколоном пользоваться, и даже освежитель воздуха из туалета выбросила, — будто по секрету сообщил он.
— Запретила? Ты же хозяин, — с усмешкой заявил Луговой.
— Я-то хозяин, да только заводиться с беременной женщиной не буду. Во-первых, беременная она по моей вине, — и он опять улыбнулся, — во-вторых, она хозяйка и моя жена, что ни скажет, всё в точку. А, в-третьих, мужики, я один раз в своей жизни видел разъярённую беременную женщину и скажу вам — не дай Бог столкнуться со слабой женщиной, которая защищает своих детей. Пусть даже ещё не родившихся, а всего лишь гипотетических. Это не просто ужас, это конец вам, вашему окружению, да что там — это реальная угроза вашей жизни. Причём это я заявляю, находясь в ясном уме и твёрдой памяти.
— Терновой, но ты же женат в первый раз...
— Надеюсь, и в последний!
— Принимается! Но где ты тогда с такой особой столкнулся? Кто она?
— Хм, моя сестра. Двоюродная.
Он помолчал, будто собирался с мыслями, а потом тихо заговорил.
— Помните, я вам как-то рассказывал, что эти твари, которых недавно посадили, дочь моего дяди чуть по кругу не пустили? Она тогда глупышкой была, всем верила, вот и попалась. Слава Богу, сбежать смогла. Потом в её жизни долго пусто было, дядя мой опекал её, охранял даже. Но она встретила человека, влюбилась, счастливая ходила, но судьба распорядилась так, что они расстались. Она тогда как неживая была, сначала плакала, а потом и плакать перестала, только смотрела пустыми глазами вокруг и молчала. Дядя тогда принял решение увести её за границу.
Терновой затянулся, скривился и отдал мундштук Елисееву, бросив быстрый взгляд на Павлова. Но тот смотрел в окно, наблюдая за закатом.
— А дальше что?
— Дальше? Они уехали, а через два месяца узнали, что она беременная. Она очень плохо это всё переносила. Я тогда жил у них несколько недель, насмотрелся — во! Ни есть, ни пить не могла, её рвало всё время. Я когда узнал, что Ксюня моя в интересном положении, чуть не умер от счастья, а потом сестру вспомнил и чуть не рехнулся от страха. Хорошо, что у нас пока, кроме тошноты и капризов, ничего страшного не происходит. А вот сестрёнка моя чуть не умерла. От неё тогда кожа и кости остались, серая вся стала, губы синие, веки просвечивали! Вот тогда-то дядин знакомый доктор насильно упек её в больницу и в тот же день предложил дяде прервать беременность, чтобы спасти ему дочь. Мол, один раз смогла забеременеть, даст Бог, и повторно получится. Они по-немецки говорили, но кто же знал, что Нюта поймет их разговор!
— Нюта? Какое странное имя!
— Почему странное? Нормальное, это производное от Инюты, Инны.
Все понимающе закивали головами, а Павлов вдруг вздрогнул, встал и подошёл ближе к окну, внимательно рассматривая кусты цветущей сирени.
— Так вот. Она тогда вдруг как ожила, вроде как проснулась после долгого и тяжёлого сна. О-хо-хо, вы бы видели это! Она кричала, плакала сначала, умоляла дядю не соглашаться, но потом, видимо, когда поняла, что дядя докторов послушается, как обезумела. Она дралась, царапалась, врача укусила, когда он со шприцем к ней приблизился, обзывала его, фашистом назвала. И за всё это время руку от живота не отняла, будто охраняла свою крошку. Потом на дядю накинулась, многого наговорила и приятного, и не очень — ведь он тоже в свое время Нюткину маму одну оставил, и тоже беременную. Короче, мне одному удалось её успокоить и только после того, как я пообещал, что без её согласия ни один немец к ней не приблизится. Она меня поклясться заставила, что её ребенок будет жить, даже если ради этого ей придется того... умереть. Я ей тогда сказал — кто же его растить-кормить будет, но она мотала головой и всё время спрашивала — ты мне слово дашь или нет? Пришлось. А потом чудо случилось...