Но как выяснить это? Как удостовериться? И как повести себя, чтобы не потерять ее навсегда?
Если я ошибаюсь…. Если я открою ей свои чувства, а она убежит…
Его плечи вдруг резко опустились. Безопасного решения проблемы не существовало. Он видел это теперь в металлическом океане и мелком песке, дрейфующем по пляжу. Темные облака бежали по небу со стороны Санта-Моники. Дети разобрали свой трамплин, а Сильвия закрывала свою палатку с гамбургерами. И он понял, что его заманили в ловушку, которой была загадка, не имеющая решения.
Все, что он мог сделать, наконец решил он, идя навстречу ветру назад, к своей машине, — ждать ее следующего звонка по телефону. И молиться, чтобы не наступил день, когда это произойдет в последний раз.
31
Линда только что закончила привязывать свою черную бархатную маску, когда услышала, что дверная ручка повернулась.
Ее сердце бешено забилось, она посмотрела в зеркало на комнату позади себя.
Это был женский будуар в стиле Людовика XVI, как будто вынесенный прямо из дворца в Версале: маленькие позолоченные стулья с атласной обивкой, шкафчики из полированного тюльпанового дерева с бронзовыми вставками, изящный письменный стол, уставленный севрским фарфором, кровать, накрытая сливочно-белым атласным покрывалом с золотыми кисточками и бахромой, четыре ее стойки были украшены крошечными золотыми колокольчиками, а балдахин поднимался к декоративной золотой короне, охраняемой крылатыми сфинксами. На столе стояли вино и бокалы, тарелки со сладостями, сыром и фруктами. Воздух был наполнен ароматом сорванных роз; клавесин играл менуэт так тихо, как будто он стоял в соседней комнате.
И сама Линда была не продуктом ядерного века, а дочерью ушедшего времени элегантности и аристократизма. Ее волосы были скрыты под белым напудренным париком, высоким и украшенным нитками жемчуга; три тщательно причесанных завитка падали на голое плечо. Платье из бледного голубого атласа было глубоко вырезано и щедро украшено изысканной вышивкой, она сильно расширялось поверх пышного кринолина. Вокруг шеи она носила белое кружевное украшение, а под платьем — сложные корсеты с бесконечным количеством шнурков, каждый из которых должен быть медленно развязан в свою очередь.
Она не отрывала глаз от двери. Никакой мобильный или пейджер не должны были вторгнуться в сегодняшнюю фантазию — она позаботилась об этом. Сегодняшний вечер был слишком важен.
А затем вошел он.
У нее перехватило дыхание.
Его прекрасное спортивное тело было одето в тончайший черный бархат: расклешенный жакет с широкими, украшенными золотом манжетами, облегающий черный жилет, обтягивающие черные бархатные бриджи, белые чулки и ботинки с большими серебряными застежками. На запястьях виднелись оборки манжет белой муслиновой рубашки; горловину украшало белое кружевное жабо. А его волосы — красивые черные волосы, которые Линда так любила, — были скрыты теперь под серебристо-белым париком, который заканчивался сзади косичкой, перевязанной широкой бархатной лентой.
Он закрыл дверь и остался стоять, глядя на нее. Линда стояла спиной к нему; их глаза встретились в зеркале.
Наконец, после продолжительного момента, когда эти двое застыли в аромате сорванных роз и мелодий Моцарта, он ступил вперед и экстравагантно поклонился ей. Линда наблюдала за ним, когда он театрально выставил одну ногу вперед, сделал круговой жест правой рукой, изящно согнулся в талии и сказал:
— Мадам, я ваш слуга.
Она улыбнулась, повернулась на своем стуле и протянула ему руку.
Когда он приблизился и взял ее, изгибаясь, чтобы поцеловать, на какое-то мгновение их глаза, скрытые черными масками, встретились снова.
— Я тосковал без вас при дворе сегодня, — сказал он, продолжая фантазию.
Она поднялась, плавно прошла мимо него — ей пришлось повернуться боком из-за широкой юбки — и стала наливать сладкое красное вино в серебряные кубки. Ее руки слегка дрожали.
— Я сомневаюсь в этом, мосье, — сказала она. — Вы пользуетесь вниманием всех женщин во дворце, включая саму королеву.
Затем она повернулась, чтобы вручить ему кубок, она поймала его мимолетный взгляд — угрюмый и взволнованный взгляд. Но затем это ушло, и он улыбнулся, и она спрашивала себя, не померещилось ли ей все это.
Но она видела такой взгляд и прежде, во время каждой их встречи. Она озадачивала его? Без сомнения, да. Линда была, вероятно, единственным членом клуба «Бабочка», которая позволяла заходить ему не дальше определенных пределов.
— Даже благословенная Мария Антуанетта — унылая звезда, затмеваемая вашим блеском, мадам.
Он взял кубок; их пальцы соприкоснулись. Она отчаянно пыталась отдаться фантазии. Каждый раз, входя в двери клуба «Бабочка», Линда пыталась оставить позади действительность, и мир медицины, и Барри Грина, и свои страхи. Она пыталась позволить себе стать кем-то еще, так, чтобы этот кто-то, а не Линда Маркус, мог освободить ее сексуальный дух. Но это было почти невозможно. Нельзя было просто взять и стряхнуть восемь часов, проведенных в операционной, а затем обходы палат ожогового центра и собрание Комитета этики, и наполовину напечатанную статью для журнала Американской медицинской ассоциации, вставленную в ее пишущую машинку.
У Линды было слишком много полномочий, она должна была контролировать так много всего — даже сериал «Пятый север», где она говорила звездам телеэкрана, что делать, чтобы отбросить все это и притвориться, что она беззаботна и свободна.
Она смотрела на своего компаньона, когда он мерил шагами будуар, продолжая говорить. Его гибкое тело чувствовало себя свободно в черном бархатном жакете и бриджах. Его голос был низким; он обладал интересной особенностью, которую Линда слышала раз или два на сцене.
«Позволь мне насладиться фантазией. Позволь мне забыть, кто я. Позволь мне испытать, наконец, то, что другие женщины испытывают в объятиях своих возлюбленных».
— Мадам?
Она подняла глаза. Он стоял близко, возвышаясь над ней, черные глаза пристально глядели на нее. «Позволь мне забыть хоть ненадолго все комитеты и пациентов, и истории болезней. Позволь мне облегчить мое бремя; позволь мне расслабиться и насладиться тобой, потому что я хочу…»
— Я… — начала она.
И внезапно он взял ее за плечи, поднял на ноги и накрыл ее рот своим.
— Я хочу заняться любовью с вами, — хрипло прошептал он. — Сейчас.
Комната, казалось, поплыла вокруг нее. Он никогда не делал этого прежде — всегда ждал до тех пор, пока она не делала ему знак, что она готова. Это вызвало у нее головокружение.
— Да, — пробормотала она, — сейчас.
Он поспешно снял свой жакет и жилет. Муслиновая рубашка с широкими рукавами и гофрированным кружевом была заправлена в узкие черные бриджи. С белым напудренным париком на голове и в черной маске, скрывающей половину его лица, он повернулся к Линде подобно человеку, собирающемуся драться на дуэли. Она вообразила, как он наносит удар в позе «эн гарде!»[1] и отражает удары с отвагой и ловкостью Казановы.
Он целовал ее, расстегивая запутанные кружева платья, целовал, в то время как его руки работали быстро и настойчиво. Линда оказалась прижата к его твердой, как камень, плоти. «Скорее, — думала она, изнемогая. — Скорее, скорее…»
Ее кринолин из китового уса упал на пол, и он помог Линде перешагнуть через него. Затем он развязывал многочисленные шнурки корсета, медленно, один за другим, тянул время, усиливая ее возбуждение. Они целовались во взаимном отчаянии. Корсет упал на ковер; он сдвинул бретельки льняной сорочки с ее плеч, ниже, обнажая ее груди, пока его руки не обхватили ее узкую талию, а потом он притянул ее к себе.
Но, когда он дошел до шнурка ее последней юбки, она остановила его.
Взяв его за руку, она повела его к кровати. Там она погасила свечи, и комната погрузилась в полумрак. Она легла на кровать и притянула его к себе. Они слились в долгом поцелуе, упиваясь телами друг друга. Он сжимал ее груди и ласкал языком ее соски. Но когда его рука потянулась к юбке, Линда схватила его руку и убрала назад.