Выйдя из автобуса, Соня несколько секунд медлит, глядя в сторону моря. Оно бурлит в сумерках белой пеной прибоя за стволами придорожных акаций. Хочется пойти прямо туда, но Соня поворачивает в другую сторону, ей вверх по серой ленте асфальта — в поселок.
Какой-то тип с лицом уголовника выруливает из переулка и следует за Соней шаг в шаг, не отставая и не опережая. Если бы не разговор о маньяке, на это можно было бы просто не обратить внимания, но на пустынной улочке в быстро густеющих сумерках от громкого эха чужих шагов становится тревожно.
Соня нарочно сбивает шаг, но мужчина не отстает. Тогда она останавливается и начинает копаться в рюкзаке, готовясь чуть что закричать или броситься бежать. Но человек проходит мимо, даже не посмотрев на нее.
Соне становится немного стыдно, и она громко произносит:
— Это ведь паранойя называется? Правда, Соня?
Мимо проезжает «девятка», сотрясая засыпающий воздух танцевальным битом, и останавливается около продуктового магазинчика, где толпятся местные алкаши и рядком сидят бабки — продают носки, забытые отдыхающими вещи, ягоды, яблоки, вино, украденное с винзавода. В темноте сияет белизной памятник колхознице с поросятами. Соня поворачивает к домику Петровны, и лай всех окрестных собак приветствует ее.
ГЛАВА 4
Петровна
Соня нажимает кнопку звонка и тут же отпускает ее, потому что звук больше напоминает полицейскую сирену.
— Да замолчи ты уже! — раздается во дворе громкий женский голос, калитка со скрипом открывается, и на пороге возникает Петровна. На вид ей около семидесяти. Окинув Соню быстрым цепким взглядом, она ждет Сониной реплики.
— Здравствуйте, Тамара Петровна. Я Соня. Я вам звонила из Москвы.
— А-а-а! Да-да! Добрый вечер, Соня, — Петровна расплывается в улыбке. — Заходи-заходи!
Отступив, Петровна пропускает гостью во двор.
— А вещи-то твои где?
— Да вот, — Соня показывает рюкзак.
— Так ты надолго?
— Не знаю. Как пойдет.
Они идут мимо большой яблони, мимо летней столовой под навесом в арке из роз, мимо большого кирпичного дома к деревянной лестнице на второй этаж. Надо подниматься наверх. Соня идет первой, Петровна за ней. На лестнице становится видно, что Соня чуть прихрамывает.
Соня ждет, пока Петровна откроет комнату, и оглядывается. Сверху виден огород, сараи и будка, возле которой гремит цепью большой серый пес. Старик поливает помидоры, держа в руках шланг.
— Как доехала? Нормально? — спрашивает Петровна, открывая дверь комнаты.
— Нормально. Долго только. Надоело.
Они проходят внутрь, и Петровна включает свет. Телевизор, кровать, тумбочка, зеркало, дверь в кабинку с удобствами. Отлично.
— Вот здесь будешь жить. Иди сюда. Смотри, как душ включать. Вот так повернешь — и включай кран. Будет горячая.
— Спасибо, — говорит Соня и торопится снять рюкзак.
— А ты чего хромаешь? Ногу стерла? Дать тебе пластырь?
Подумав, Соня отвечает:
— Нет. Не стерла. Сломала.
— Как так-то? — Петровна удивлена.
— Да так… Под трамвай попала, — Соня хотела бы все свести к шутке, но Петровна не улавливает интонации.
— Да ты что? Ужас-то какой! И как же ты?
— Ну… так. Уши развесила и бац — прямо под колеса. Да еще с разбега. Раскатало по полной. Зато урок на всю жизнь. Теперь смотрю на светофоры во все глаза.
— Да уж больно дорогой урок-то! — качает головой Петровна.
На это Соня резонно замечает:
— Хорошие уроки не бывают дешевыми.
— А вот это правильно, что ты не унываешь. Уныние — пустое дело. Ну вот, давай устраивайся. И на ужин спускайся. Я накрывать пойду. Ужин в семь часов. Сейчас все и придут постояльцы. Познакомишься.
— Спасибо, Тамара Петровна, — говорит Соня и, дождавшись, когда Петровна выйдет и закроет дверь, падает на кровать, несколько раз подпрыгивает и замирает. Прикрыв глаза, она ощупывает кровать слева от себя и тихо спрашивает:
— Ну что? Ты здесь, господин Одиночество?
Рядом с ней на кровати проявляется подросток лет двенадцати, похожий на ее брата-близнеца. Только в отличие от Сони его белая кожа сияет лиловым светом. Он осторожно трогает руку Сони и говорит:
— Поздравляю. С приездом в рай.
— Спасибо. Пока не осознала. Чувствую себя картинкой на экране, как в кино.
— На море пойдем? Или завтра уже? — спрашивает Одиночество.