Точными, выверенными по секундам движениями она собрала посуду со стола и отнесла на кухню. Мгновенно перемыла. Она ненавидела откладывать дела в долгий ящик. Аккуратно разложила старинные тарелки на хрустящем вафельном полотенце, чтобы то впитало влагу. В последнее время Моника заметила, что позолота совсем истончилась и стерлась, и не хотела еще больше травмировать тонкие воспоминания о жизни ДО.
Вернувшись в столовую, она сдернула кипенную скатерть и тут же заменила ее точно такой же, которую извлекла из второго ящика дубового комода. Предыдущая скатерть отправится в стирку, а свечи на переплавку. В соседнем городке Монике удалось отыскать потрясающего свечника, который умудрялся дарить небольшим огаркам новую полноценную жизнь.
Она бережно упаковала наполовину сгоревшие свечи в коробку и заменила их новыми. В тусклой комнате ничто более не намекало на то, что полчаса назад здесь обедала семья и почти разыгрались страсти. Почти. Всегда это «почти».
Еще раз прислушавшись и автоматически удостоверившись, что Карл и Алиса больше не спустятся вниз (она великолепно знала, что сейчас дочь достает из портфеля и рассыпает все бумаги мужа по полу, а тот их собирает, восхищаясь помощью своей девочки). Затем Карл немного поработает, выдав Алисе лист бумаги и ручку, чтобы занять ее чем-то хотя бы на десять минут (дольше девочка не могла концентрироваться). Затем он отведет дочь в ванную, умоет и положит спать, прочитав книжку на ночь. А у нее есть полчаса для себя.
Достав из глубины буфета небольшую бутылку с шампанским (она всегда покупала их в другом городе. Они были такими, как нужно — порционными, одна на два бокала). На этот раз это был напиток под названием «Rose», изготовленный в Провансе. Что-то новенькое, такое она еще не пробовала. Дрожа от предвкушения, Моника взяла два бокала Moser с полки и сложила их в небольшую корзинку, следом отправила и шампанское.
Затем, вернувшись в столовую, подошла к тяжелой дубовой двери, ведущей в ее вотчину. С трудом отворила ее и начала спускаться в подвальный этаж, где располагалось ее похоронное бюро.
Лестница была винтовой, сделанной из дуба. Стены вокруг — выкрашеными в теплый кремовый цвет и увешанными фотографиями. Настоящая галерея славы. Карл не разрешал держать эти фото в доме, даже порывался выбросить, но Моника отыскала их в мусоре и забрала себе. В бюро вешать не решилась, чтобы избежать никому не нужных вопросов. А вот в галерее — в самый раз. Карл никогда сюда не заходил — был суеверен до чертиков. А ей доставляло удовольствие разглядывать старые фотографии снова и снова, погружаясь в счастливое прошлое хотя бы на несколько быстротечных мгновений.
Помимо фотографий, стены украшали разнообразные грамоты и награды. Моника замедлила шаг, в очередной раз любуясь семнадцатью золотыми медалями, четырнадцатью серебряными и тремя бронзовыми — чемпионаты страны, континента, мира. Вот три, самые заветные, — женщины с крыльями, над которыми тесно переплелись пять колец. Олимпийское «золото».
Были здесь и те самые статьи в рамках — «Олимпийский чемпион спас беременную жену и еще двенадцать человек из рухнувшего в горную реку автобуса». «Абсолютный чемпион мира по плаванию попал в больницу, врачи дают оптимистичные прогнозы». «Папа Карло объявил о завершении карьеры».
Это была последняя статья перед металлической дверью в офис. Набрав код, Моника отворила ее. Офис Моники не имел ничего общего с ее домом. Здесь она даже не пыталась создать видимость уюта. Окна были оголены и тщательно вымыты. Сквозь них слабым потоком вливался тусклый грязный свет одинокого фонаря. Голые стены, бетонный пол. Под потолком металлические балки. Все серое, безжизненное.
Двести метров стерильного пространства с окнами по всему периметру. Они всегда были приоткрыты, несмотря на время года. Вот и сейчас сквозь них в мастерскую вливалась спасительная влага, свежесть и запах жизни, который не смог задушить даже намертво въевшийся в стены помещения аромат.
Намертво. Какая ирония.
Моника достала из корзинки бокалы и бутылку и поставила их на маленький металлический столик возле входа. Затем не торопясь расстегнула четыре верхние пуговицы платья, так, чтобы сквозь открывшийся вырез кокетливо выглядывало нежно-розовое кружево нижней рубашки.
Она медленно и осторожно достала из тугой прически шпильки. Тяжелые волосы рухнули на спину. Моника тихонько застонала. Разливаясь по плечами, волосы выпрямляли корни, вызывая прилив крови к голове и принося удовольствие.