Мозес уже был готов сдаться, когда в очереди в одном из посольств услышал, что на французскую судоверфь набирают рабочих. Он сходил по указанному адресу, его квалификация подошла, и вскоре он имел в кармане бумагу, где говорилось, что его приглашают на работу в Брест.
Он снова подал бумаги во французское посольство и на этот раз его пригласили на собеседование. Безукоризненно вежливый, но непреклонный служащий, проверив поданные Мозесом документы, сказал:
— Мы даем вам визу на полгода, на срок контракта. Вы сможете продлить визу на месте, обратившись в министерство иностранных дел.
— Скажите, а могу я взять собой семью? — осторожно спросил Мозес. — Понимаете, я не могу бросить жену.
— Это нецелесообразно, — холодно ответил чиновник. — Вы ведь не собираетесь иммигрировать, герр… Файнберг?
— Нет-нет, что вы, — замахал руками Мозес, понимая, что одно слово про эмиграцию и ему не дадут даже такую визу.
— В таком случае, ваша жена может подождать вас в Берлине, — чиновник подул на печать и припечатал лежащую перед ним бумагу. — Желаю удачи, герр Файнберг.
С того дня Мозес словно раздвоился. Одна его половина спокойно готовилась к отъезду, а вторая билась в истерике, ужасалась и негодовала. Но страх, липкий, несмываемый как моча штурмовика страх, охватил Мозеса. Он ни слова не сказал жене, делая вид, что все идет как должно. В один из дней Мозес собрал чемодан, обнял на прощание жену и сына и отправился на вокзал.
— Я думал, что их больше нет, — рассказывая об этом, Мозес рыдал. — Если бы я мог вернуться назад и все переиграть! Если бы я тогда знал, как тяжело мне будет жить, зная, что я предал их, я бы ни за что не ушел!
— Да ты и правда, сволочь! — Генрих вскочил и сжал кулаки.
— Сволочь я! Убейте меня! — еще горше зарыдал Мозес. — Я не заслужил жизнь!
— Так, спокойно, — в голосе Саши лязгнул металл. — Ты, малой, сядь. А ты, Мозес, слушай внимательно. Слушаешь?
— Да, — одними губами прошептал Мозес.
— Ты натворил дел, и тяжесть эту с тебя никто не снимет. Я тебя понимаю, поверь. Я был на войне и видел, как люди и не такое от страха вытворяли. Но сейчас у тебя есть всего два варианта. Самый простой и легкий — покончить собой. Это вариант труса — натворил и в кусты. Но есть и второй вариант, путь человека. Ты можешь исправить то зло, что причинил. Воюй, работай, приноси другим пользу и сделанное добро рано или поздно перевесит зло. Выбор за тобой, — Саша встал, хлопнул Мозеса по плечу и пошел к палатке. Он по-прежнему был в одном белье. Вернувшись в палатку, он не стал ложиться. Занималась заря, и спать уже не имело смысла. Саша оделся и стал ждать подъема. Вскоре пришел Мозес, вид у него был замученный, он прятал глаза, но Саша почувствовал — кризис миновал. Как бы ни повернулись дела, попыток самоубийства не будет.
На плац перед палатками выбежал Цви и скомандовал общее построение. Засуетились дежурные. До подъема оставалось еще полчаса. Сашино звено построилось первым — из-за Мозеса никто так и не заснул.
— Солдаты! Братья! — когда взвод построился буквой «П», начал командир.
— Хреновый расклад, — прошептал себе под нос Саша. — Когда солдат называют братьями — это к кровопролитию.
— Коварный враг перерезал дорогу на Иерусалим! — рубил фразы Цви. — Наши войска там бьются в полном окружении. Командование приказало разблокировать Иерусалим и эта миссия возложена на нашу бригаду! Завтра мы выступаем на юг…
Глава 3
Оркестр играл бравурный марш. Надувая щеки, дули в блестящие медные трубы трубачи. Жаркое полуденное солнце играло на начищенных ботинках. Тремя коробками, поротно, на плацу стоял весь батальон. Перед строем, на столах, были аккуратно сложены винтовки. За спинами стоящих перед столами офицеров, на флагштоке, развевался бело-голубой флаг, флаг новорожденного государства Израиль. Генрих искренне сочувствовал музыкантам — просто стоять по стойке смирно оказалось невыносимо тяжело, а они еще и играли. Стоявший рядом с Генрихом Давид морщился, как от зубной боли — его утонченный слух раздражали жалкие потуги кибуцного оркестра.
— Что за бездари, как они играют, — прошипел Давид сквозь зубы. Он бы с радостью показал этим неумехам, как надо играть, но надо было держать строй.
— Да какая разница, играют, спасибо и на том. Побыстрее бы закончили этот цирк, — одними губами сказал стоящий в первом ряду Саша.
Кто-то из командиров внезапно спохватился, что прежде чем посылать людей в бой, надо бы привести их к присяге. Батальон собрали и кое-как выстроили — ни строиться, ни маршировать новобранцы так и не научились. Затем с речью выступил командир батальона. Подчиненные в первый раз увидели своего начальника. О чем он говорил, никто не понял, иврита в батальоне почти никто не знал. Все три роты состояли из репатриантов. Взводу Цви еще повезло — все худо-бедно знали немецкий. Во втором взводе команды отдавались на трех языках — и не все их понимали.