— Когда? — спросил Генрих и покачнулся, ошеломленный нарисованной Сашей картиной.
— Спустя два или три боя, когда ты оглядываешься вокруг и понимаешь, что рядом нет никого, кто шел с тобой в ту атаку. Они все мертвы, а ты жив. И вот ты сидишь и ждешь следующей атаки. И молишься, потому что в этот раз тебе первому вставать из окопа, — закончил Саша.
Генрих ничего не сказал, слова застревали у него в горле. А Саша быстро проверил снаряжение и завалился спать, попросив разбудить его в девять. Кроме него, никто не сомкнул глаз. Генрих, тот вообще не мог сидеть и расхаживал туда-сюда возле грузовика.
— Сядь, — попросил Давид. Генрих не отреагировал, тогда на него прикрикнул Мозес:
— Сядь, я сказал!
Генрих послушался и сел, но через минуту вскочил.
— Я вас не понимаю, — выпалил он, глядя на товарищей. — В других взводах все как у людей: песни, веселье. Люди радуются каждой минуте жизни. И только у нас все наоборот. Сидим тут мрачные как гиены, страдаем непонятно отчего. Этот, — он посмотрел на спящего Сашу, — испортил всем настроение и завалился спать. Это неправильно, несправедливо. Может, он вообще трус!
— Остынь, — попросил Давид. — Ты молодой и глупый, как щенок и не понимаешь, как тебе повезло. Человек о тебе же заботится. Сам посуди — из всех взводов только наш стрелял. Если бы не Саша, мы бы тоже не стреляли. Песни поют, говоришь? Посмотрим, как они завтра после боя запоют! Правильно он тебя напугал, так и надо поступать с самоуверенными щенками. В бою будешь осторожнее!
— Война, — сказал, ни к кому не обращаясь, Чистюля. — Это все война. Она выжгла вашего друга изнутри. Она всем нам шрамы в душе оставила…
— Да, мы все пустые, — подтвердил Мозес. — И ты, малой, тоже не прост. Ведь у тебя тоже есть на совести какой-то груз, разве нет?
— Мне надоело! — крикнул Генрих. — Надоело! Вы все корчите из себя умных, взрослых, ветеранов, фронтовиков, — он снова с ненавистью посмотрел на Сашу. — А на деле вы ничтожества!
— Ладно, договорились, — спокойно сказал Давид. — Мы ничтожества, только дай нам отдохнуть. Сядь и не мельтеши, пожалуйста.
Сашу разбудили в условленное время, как оказалось — зря. Только он принялся проверять готовность подчиненных, пришел Цви и сказал:
— Выход откладывается на два часа. Отдыхайте пока.
— Что-то случилось? — спросил Саша.
— Арабы набросали камней на дорогу. Когда завал разберут, двинемся, — ответил Цви.
— Да прошлись бы пешком, — в сердцах сказал Саша, когда Цви ушел. Потом посмотрел на товарищей и вздохнул: дойти-то они дошли бы, но в каком состоянии? Румяные мускулистые здоровяки из «Александрони» пошли бы эти несчастные семь-восемь километров по горам и не запыхались. Сашины товарищи — вряд ли. Да и бронетехника осталась бы возле завала…
В итоге, выступили далеко заполночь. Все происходящее вызвало у Генриха ассоциации не с армией — как он ее представлял, а с бродячим цирком, где вместо циркачей сбежавшие из дурдома больные. Шум моторов, толкотня, крики, мат на добром десятке языков — и полное непонимание, что и зачем делают эти люди. Одна за другой машины покидали кибуц. Колонна железной змеей растянулась на целый километр. Фары у машин зачехлили для маскировки, оставив узенькие щели. Пробивавшегося через них света едва хватало, чтобы избежать столкновений.