Вечером наведался Ярош, и дом уже не пах марципанами, он тут же распахнул все окна и двери, выключил газ и вызвал «скорую». Но было поздно, варенье, в конце концов, все-таки погубило ее.
Тетя, как и обещала, отписала свой дом племяннику, и Ярош вскоре после похорон переселился на Кривчицы. Дом был окружен старым еще плодоносящим садом, вдоль заборов выстроились вихрастые кусты колючего крыжовника, красной, желтой и черной смородины, по металлическим каркасам змеился белый и черный виноград, под окнами раскинулись цветники, на которых гордо несли стражу подсолнухи, мальвы и георгины. На первом этаже было две просторных комнаты и кухня, а на втором – большая мансарда с широкими окнами, там он и обустроил свой кабинет. Дом был завален теткиными вещами, кучей всякого барахла, которое для нее, видимо, представляло немалую ценность. В частности, он с удивлением обнаружил бережно упакованную в холщовый мешок полную униформу польского полицейского и, развернув мундир, увидел дыру от пули и следы засохшей крови. Что бы это значило? В полицию украинцев не брали – значит, ее жених был поляком? Его ранили, он бежал и укрылся у Люции? Видимо, тут переоделся в гражданское… Что с ним случилось потом?
Несколько дней он был занят тем, что расчищал свое жизненное пространство, что-то сжигая, а что-то выбрасывая, хотя и не сразу, отдельные находки требовали к себе пристального внимания, например, ящик со старыми настенными и наручными часами, будильниками, наладкой которых занимался дедушка; все эти мертвые механизмы с бог весть каких времен вызывали у Яроша изумление, так что он лишь часть из них выбросил на помойку, а некоторые из старых часов расставил на стеллажах. Тетка, благополучно пережившая не одну войну и не одно трудное время, осталась верна себе и в мирные дни: с ее запасами круп, сахара, соли, муки, мыла, спичек, всяческих консерваций можно было не один год отсидеться. В чулане на полках красовалось множество банок: конфитюры, среди которых непременным было варенье из лепестков розы, выстраивались по мере созревания ягод и фруктов, но не были закручены металлическими крышками, а только накрыты специальной стеклянной бумагой, которую тетя, смочив водой, прикладывала к банке, после этого она твердела и создавала плотное покрытие, на самом варенье тоже лежал кружочек стеклянной бумаги, смоченной в спирте, чтобы оно не цвело; цукаты – проваренные в сахарном сиропе апельсиновые, лимонные и мандариновые корочки, а еще – райские яблочки и айва; сушеные грибы, яблоки, сливы и груши, банки с маринадами – грибами, сливками, корнишонами, пикулями. На каждой банке заботливо указана дата и название продукции. А в темных бутылях краснели и желтели ягодные соки, закупоренные и залитые воском. В подвале до сих пор хранились уголь и дрова, хотя в дом давным-давно был подведен газ, но у тети были свои взгляды на жизнь. Ярош нисколько не удивился, когда под самым потолком подвала нашел несколько кусков копченой ветчины, покоящихся в чулках, когда извлек их и попробовал на вкус, убедился, что ничего с ними не случилось, только и того, что немного усохли, но порезанные на тоненькие ломтики, прекрасно подходили для бутербродов. Стены погреба были увешаны связками чеснока, лука, красного жгучего перца, сушеного укропа и тмина, мешочками с орехами, на полках в соломе вылеживались яблоки и груши, посередине подвала стоял большой фанерный ящик с песком, а в нем – морковь, петрушка, сельдерей и свекла. Все это и ему может пригодиться, кроме варенья, потому что его было слишком много, Ярош из него делал вино, добавляя вместо сахара к винограду.
Еще одна громоздкая вещь, которая осталась после тети, – старое австрийское пианино, выглядело оно импозантно и служило Ярошу сейфом, в котором он держал деньги и документы. Сверху на пианино лежал маленький альбомчик, который обычно в старых семьях называли «штамбухом», сюда гости дома вписывали на память поздравления, пожелания, стихи и даже что-то рисовали, каждая юная барышня могла похвалиться таким альбомом, а порой и не одним. Ярош перелистнул несколько страниц, среди всевозможных узоров – преимущественно бабочек, птичек, цветочков и вьющихся стеблей – красовались выведенные каллиграфическим почерком стихи или замысловатые сентенции типа: «Кто тебя любит больше меня, пусть подпишется ниже меня!» Две последние записи были подписаны именем «Ясь»: