Лине было неловко оттого, что она невольно слушает чужие откровения, и она тихонько застонала.
Женские каблучки застучали в ее сторону. Врачиха взглянула на монитор рядом с Линой, что-то ей вколола и отошла в другой конец комнаты. Лина закрыла глаза, притворилась спящей и вскоре вправду задремала. Разбудил ее все тот же низкий голос с приятной хрипотцой.
— Помнишь, Костян, тут на днях один старикан лежал?
— У нас, Муха, молодых мало, в основном стариков после операции привозят, разве всех упомнишь? — неохотно отозвался Костян. Видимо, он тоже задремал и был недоволен настроем Мухи трепаться ночь на пролет.
— Костян, этот дед тогда под наркозом много чего болтал. Дескать, и квартира у него в центре столицы, и дом в Черногории, и иномарка крутая.
— Ну и что? — проворчал Костян. — ты-то какое отношение ко всему этому имеешь, Муха-Цокотуха?
— А я, Костян, между прочим, не такая тупая, какой ты меня считаешь. Заглянула в его историю болезни, а там в графе «родственники» и «кому звонить» — соседка вписана. Втыкаешь? Почему бы ему достойно не отблагодарить добрую «мать Терезу», то бишь меня? Этот дед вообще-то тяжелый, он должен в неотложной хирургии до сих пор лежать. Надо будет после дежурства к нему забежать. Типа проведать, как он оклемался. Могу еще гранатового сока или яблок, вроде как из гуманизма, дедуле принести.
— Ежели он такой крутой папик, то твой гранатовый сок для него — просто тьфу, как для тебя вода из-под крана. Да и сиделку ему нанять ничего не стоит.
— Одно дело — сиделка, другое — молодая симпатичная женщина-врач, которая проявляет искреннее сочувствие и может оказать профессиональную помощь.
— Да ладно, Муха, губы-то не раскатывай: наркоз пройдет, и богатенький дедушка тебя видеть не захочет, — продолжал Костян. — Старики, они, знаешь, какие…
— Какие?
— Подозрительные и хитрожопые, вот какие! У меня дедуля был родной, царствие ему небесное, так он всегда, когда я из магазина жратву приносил, потом сдачу до копейки пересчитывал. Все боялся, что я его денежки «просру». А чего там «просирать»-то было, его пенсию копеечную, что ли! Так вот, Муха, богатенькие старики — они еще хуже моего нищего деда. Потому они и богатыми стали, что копеечку к копеечке всю жизнь складывали, Ленина к Ленину собирали. Втыкаешь? А вообще-то не мое это дело. Флаг тебе в руки, Муха! Охмуряй любую старую развалину, если охота. Летай, как говорится, мухой по его стариковским прихотям! Будешь с этим старым перцем нянчиться до его могилы, а там и молодость пройдет. Между прочим, богатенькие старички и старушки, сама знаешь, обожают лечиться, денежки на врачей платные процедуры не жалеют и живут сейчас ох, как долго… Сознание Лины путалось, и, не успев толком осмыслить слова Мухи и рассуждения Костяна, она снова провалилась в долгий и беспокойный сон.
Старый друг лучше новых двух
— Ку-ку, кто-кто это в нашу палаточку приехал? Кто у нас на новогоднюю елочку похож?
Лина с трудом разлепила глаза. Перед ней пританцовывала и порхала, как огромная моль, близкая подруга Люся, держа в каждой руке по объемному пакету. Люся зачем-то нарядилась в больницу, как на праздник. Наверное, решила взбодрить Лину после операции. В шелковой нежно-сиреневой кофточке и в черных брюках с атласными лампасами подруга обычно ходила в театр или в гости, во всяком случае, не трепала «парадную форму» по муниципальным заведениям и по больницам.
— А почему я похожа на елку? — растерянно спросила Лина. Она по-прежнему туго соображала, наверное, действие наркоза еще не закончилось.
— Жаль, что ты себя сейчас в зеркале не видишь, — расхохоталась Люся. — Вся с головы до ног увешана капсулами и капельницами, и все они разного цвета. В общем, здравствуй, ёлка, Новый год!
Лина увидела часы, висевшие над дверью, и сварливо поинтересовалась:
— А ты с какого перепуга ко мне ночью заявилась? Еще только четыре часа утра…
— О боже, все как я боялась! Умом повредилась… от длительного наркоза, — пробормотала Люся. — Лин, ты что? Уже вечер скоро, 16 часов!
Лина попыталась вспомнить, сколько времени она провела в реанимации, что за врачи и сестры там были, но детали не складывались воедино, картинка постоянно рассыпалась на мелкие осколки. В память врезались лишь черные глаза Омара Омарыча, несколько раз нарисовавшиеся в изголовье ее койки, и теплая рука доктора, которую она пожимала с каждым разом все крепче и увереннее.