— Помилосердствуй, батюшка, ведь один у меня сынок, Кирюша, — пытаясь зацепиться за ускользающий взгляд отца Валерия, с надеждой проговорила Анна.
Стараясь избежать соблазна, отец Валерий отвернулся и строго посмотрел в высокое майское небо. Нет, положительно, Анна тронулась умом, если решилась просить о таком.
— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — Брови батюшки грозно сошлись на переносице, и чёрные пронзительные уголья глаз заглянули в самую душу несчастной просительницы. — Пятое мая будет Страстной субботой! Какое может быть венчание, когда мир третьи сутки без Бога живёт? Вот через неделю, на Красную Горку — добро, а сейчас даже и не думай, греха на душу брать не стану. — С сожалением покосившись на переполненную корзинку, отец Валерий повёл плечами и, давая понять, что вопрос с венчанием — дело решённое, с интересом взглянул на худенькую соседку. — Слышь, Анна Фёдоровна, а чего это молодым вдруг приспичило венчаться именно в Страстницу, лучше дня не смогли найти?
— Когда в загс документы подавали, на Красную Горку и получалось, хотелось, чтобы всё как у людей, — с горечью произнесла она. Поняв, что никакими посулами батюшку уговорить не удастся, тяжело вздохнув, Анна сняла с локтя корзину и, поставив её на лавочку, понуро опустила плечи. — Всё у нас было хорошо да гладко, пока недели две тому назад к Голубикиным не приехал из Москвы Михаил…
— Марья, где ты есть-то? — тщательно оббив с ботинок грязь, Крамской скинул с плеч пальто и, проведя ладонью по аккуратно зачёсанным к затылку волосам, широко улыбнулся.
— Мишенька, ты?! — Сорвавшись с места, Анастасия Викторовна кинулась навстречу брату и, обняв за шею, звонко поцеловала в замёрзшую щёку. — Вот радость-то, проходи, погрейся, на дворе конец апреля, а весной и не пахнет.
— Что, не ждали? — засунув ноги в тёплые тапочки, Михаил прошел на кухню следом за сестрой и, как в детстве, стянув с разделочной доски кусочек моркови, незаметно убрал его за щёку.
— Не таскай куски, скоро вечерять будем, — не поворачивая головы, проговорила Анастасия, — и что вы, мужики, за народ такой: тебе уж через год пятьдесят, седина вовсю, а ты всё кусочничаешь.
— Ну во-первых, не через год, а через два, — деловито уточнил Крамской, — а во-вторых, у тебя что, глаза на затылке? — Поняв, что его конспирация рассекречена, Михаил решил перейти на легальное положение и, перестав прятаться, с удовольствием захрустел изъятой морковкой. — Тась, а где все?
— Марьяшка за хлебом в автолавку побежала, Николай ещё на работе, но минут через двадцать оба будут. Вот обрадуются-то! — Слив воду из кастрюли, Анастасия налила новую и, проверив огонь, поставила картошку на конфорку. — Сейчас я тебя рыбкой свежей угощу, вкуснятина — пальчики оближешь, в твоей Москве такой нет. У нас с неделю, как речка ото льда очистилась, так рыба вся с ума посходила, чуть ли не сама на берег выбрасывается. Мальчишки там днюют и ночуют. Ещё день-два, она уйдёт на глубину, а пока им — забава, лови за хвост руками да клади в ведёрко. — Поставив сковороду с рыбой на огонь, Анастасия провела по переднику испачканными в муке руками и, взглянув на брата, вдруг неожиданно спросила: — А ты, Мишенька, с чем к нам пожаловал?
— У меня, Тась, такие новости, сказать — не поверишь, — сияя глазами, радостно проговорил Крамской. — Жалко, Марьи с Николаем дома нет, хотел рассказать всем сразу, но дольше держаться не могу: на майские Марьяшке с Кириллом, как молодожёнам, дадут новую однокомнатную квартиру, да не где-нибудь, а в самой Москве, представляешь? Я полгода лоб расшибал, думал, ничего не получится, ан нет, выгорело дело!
— В Москве? — От неожиданности глаза Анастасии стали огромными. Повернув голову набок, как-то по-птичьи, она изумлённо взглянула на брата и, ухватившись рукой за стол, медленно осела на табуретку. К тому, что Марья когда-никогда должна выйти замуж и, скорее всего, уйти из дома, Анастасия Викторовна была готова, но чтобы так… сразу… Не зная, радоваться или горевать, она бросила на брата тревожный взгляд.