— Ты чего на меня косишься, как перепуганная несушка? Люди стоят в очередях годами, да что там годами, десятилетиями, а у Марьи будет всё и сразу! — Ожидая бурных изъявлений восторга, Михаил был одновременно озадачен и раздосадован.
— Миш, ты меня прости, конечно, я рада, очень рада, просто всё так неожиданно, — спохватилась Анастасия. Чтобы не показывать навернувшиеся на глаза нежданные слёзы, она поднялась, открыла крышку сковороды, из-под которой вырвались клубы белого горячего пара. — Ты такой молодец, спасибо тебе.
Произнося правильные слова, Анастасия слушала свой голос, казавшийся каким-то чужим и далёким, и чувствовала горечь в душе. Представить себе замужество Марьи в Озерках она могла легко: перейти через улицу — не значит расстаться, но Москва…
— Миш, ты сказал, на майские, — громыхнув сковородой, Анастасия взяла вилку и, приоткрыв кастрюлю, пару раз механически ткнула в недоваренный картофель.
— Ну да, на Победу и дадут, десятого за ордером ехать, — пояснил Михаил.
— Так ведь в райцентре им на двенадцатое назначили, к десятому они и расписаны ещё не будут, — цепляясь за последнюю соломинку, выдвинула шаткий довод Анастасия.
— Вот тоже мне нашла проблему, — разведя руки в стороны, добродушно хмыкнул Крамской. — Позвоним куда нужно, нажмём на пружинки, и распишут наших голубков, как миленьких, неделей раньше.
— Христос с тобой, Миш, неделей раньше — это ж пятое. — Застыв посередине кухни с вилкой в руке, Анастасия испуганно покосилась на брата.
— И что с того? — Брови Крамского, описав параболическую кривую, сошлись на переносице почти в ровную полосу. — Пятое, двадцатое, какая разница?
— Кто ж женится в Страстную субботу? — глядя на Михаила как на малое дитя, Анастасия несколько раз изумлённо моргнула своими огромными ярко-синими глазами. — Что ты такое удумал-то? Ведь жизни девке не будет, и потом, ни один батюшка ни в деревне, ни в городе в Страстницу молодых венчать не станет.
— Тась, ты соображаешь, что несёшь?! — Опешив от изумления, Михаил прислонился спиной к стенке и широко открытыми глазами заглянул в лицо сестры. — Какая Страстная неделя, какое венчание, они же оба комсомольцы!
— Побойся Бога, Михаил, креста на тебе нет! — голос Насти испуганно дрогнул.
— Какой, к чёрту, крест, я — коммунист! — гневно сверкнул глазами Крамской. — Для того чтобы людям жить вместе, никакие попы не нужны! Ты что же, считаешь, что у меня квартиры в Москве, как у тебя яблоки на дереве, на каждой ветке по десятку? Я, можно сказать, с ног сбился, лишь бы Марье жизнь была, а она — пятое, двадцатое! Ходишь в церковь — ходи, чёрт с тобой, но девке голову дурью не забивай! Если бы ты не была моей сестрой, я бы с тобой по-другому говорил! — почти выкрикнул Крамской, и в его глазах полыхнуло неподдельное негодование.
— Миша, а ты сам-то со своей Натальей в церкви венчался? — еле слышно проговорила Анастасия.
— Я коммунист, ещё раз тебе говорю!
— Тридцать лет назад ты коммунистом ещё не был, — так же спокойно, не повышая голоса, заметила Настя.
— Что ты от меня хочешь услышать? — Проведя руками по волосам, Крамской нервно выдохнул. — Нет, не венчался и нисколько об этом не сожалею.
— А может, Мишенька, поэтому Бог вам детей-то и не дал? — Слова сестры хлестанули Михаила наотмашь.
Перестав дышать, он закрыл веки и, вцепившись в волосы пальцами, на какой-то миг замер на месте.
— Никогда, слышишь, больше никогда не говори мне этого, — выплёвывая слова, не глядя на сестру, с натугой выдавил он. — Отчего у нас нет детей, касается только двоих: меня и Натальи, и никого больше. А Марья… Марья мне как дочь.
— Так и мне вроде не чужая.
— Тогда думай, что делаешь. У неё вся жизнь впереди, и испортить её будущее я не дам никому, даже тебе…
— Вот так всё оно и вышло, — теребя кончик платка, задумчиво закончила Анна. — Михаил уехал в Москву, а через два дня в сельсовет позвонили из райцентра и сказали, что регистрация перенесена загсом с двенадцатого мая на пятое. — Хлюпнув, Анна неровно сглотнула и, подняв глаза от земли, с надеждой посмотрела на отца Валерия. — Что же нам теперь делать-то, батюшка? Может, всё же обвенчаете?
— Не могу я этого сделать, Аннушка, пойми ты меня. — Глядя на худенькую сгорбленную фигурку, отец Валерий ощутил, как его сердце наполняется острой жалостью.
— Да, конечно, — понимающе посмотрев на батюшку, Кряжина неторопливо развернулась и, не поднимая глаз от земли, зашагала к калитке.