Царапая горячим наждаком по живому, в груди Кирилла шевелилась отчаянная ревность, и, видя блестящие глаза Крамского, он готов был выскочить из-за стола и, вцепившись в его толстую упругую шею, безжалостно рвать её на куски. Перепоясавшая Кирилла боль была настолько сильной, что от напряжения у него на висках выступили горошины крупного пота и, сверху донизу, от головы до пят, протыкая его тугим леденящим стержнем, прокатилась неудержимая волна бездумного, кричащего страха.
— Эх, Любаня, было б мне десятка на два меньше, — с сожалением тряхнув длинной чёлкой, Крамской в упор посмотрел в глаза Шелестовой и ощутил, как, выворачивая наизнанку, по телу побежала волна обжигающего холодка, и, затягиваясь узелком где-то глубоко в груди, болью свело виски.
— Зачем же меньше, дядь Миш, незрелое яблоко только скулы вяжет. — Не отводя глаз, Любаня слегка приоткрыла губы, показывая ровную полоску белоснежных зубов, и под ногами Крамского земля окончательно поехала в сторону.
— Какой я тебе, к чертям, дядя! — Жарко полыхнув, зрачки Михаила сузились до булавочных иголочек.
— А как же мне вас называть? — добавив в откровенно бесстыдный взгляд толику наивности, Любаня слегка сощурила раскосые глаза. — Может быть, Михаилом Викторовичем?
— Ты бы лучше своего дедушку называла Михаилом Викторовичем, — прошептал Крамской и, сунув руку под скатерть, потянулся к Любиной ноге.
— Тогда, может быть, подойдёт просто Миша? Или тебе будет приятнее — Мишенька? — Закинув ногу на ногу, Любаня приоткрыла длинный разрез на боку юбки, и неожиданно для себя, вместо шерстяной ткани, Крамской коснулся ладонью чулка.
— Мишенька, будь добр, положи мне селёдочки. — Распрямив согнутые, заплывшие жиром плечи, Наталья жалко посмотрела в лицо молодой нахальной девице и, пытаясь призвать забывшегося супруга к порядку, протянула ему наполненную едой тарелку.
— Куда же я тебе её положу? — Спускаясь с небес на землю, Крамской нехотя убрал руку с колена Любы и неприязненным взглядом окинул так не вовремя напомнившую о своём существовании законную половину.
— На тебя же смотрят, Михаил, — убирая тарелку, одними губами прошептала Наталья. — Опомнись, что ты делаешь, это же деревня, тут все друг у друга на виду.
— Не лезь, куда тебя не просят. — Широко улыбаясь, Крамской посмотрел в заплывшие щёлочки глаз жены и, сравнив их с огромными кошачьими глазами Любани, криво усмехнулся.
Невысокая, полная, с почти бесцветными, вылинявшими глазами, жена уступала дерзкой перегибистой деревенской бестии буквально по всем статьям. Окинув взглядом обеих, Михаил слегка усмехнулся: рядом с яркой и подвижной, словно огонёк, Любашей сорокатрёхлетняя спокойная и рассудительная Наталья показалась ему старой, давно прокисшей квашнёй.
— Опомнись, Мишенька, эта девочка — Машина подружка, она ведь почти втрое моложе тебя. — Из последних сил стараясь сохранить на лице выражение умиротворённости и какой-то скромной, тихой радости, Наталья незаметно осмотрелась вокруг.
— Может, оно и так, — отвечая улыбкой на улыбку, поддержал привычную игру Михаил. Неприятно поражённый напоминанием жены о своей ахиллесовой пяте — возрасте, он посмотрел ей прямо в глаза, и где-то глубоко-глубоко, на самом дне, в его зрачках полыхнула злоба. — У тебя, Наташенька, лапки мягкие, да коготки жёсткие. Послушай, что я тебе скажу: я старше этой ягодки почти втрое, но и ты старше её больше чем вдвое, вот какое дело. — Прикусив нижнюю губу, он многозначительно прищёлкнул языком.
— Я прошу тебя, остановись, негоже это, на глазах у всех да при живой жене крутить любовь с другой, — мрачнея лицом, всё так же тихо проговорила Наталья.
— За то, что ты до сих пор моя жена — скажи спасибо партии, — жёстко отрубил Михаил, — если бы не это, давно бы уж бросил тебя.
Вздрогнув, словно от удара хлыстом, Наталья полыхнула густым румянцем, и на её бледных щеках мгновенно выскочили два огромных розовых пятна. Разлившись по всему лицу, кровь кинулась ей в голову и под дикий перестук неровных ударов сердца, лавиной откатилась к ногам.
— Смотри-ка, никак, Мишка свою воспитывает, — хмыкнув в усы, сосед Шелестовых, Архипов, переглянулся с сидящими рядом мужиками и, понимающе ухмыльнувшись, скривил на сторону рот.
— Небось. Перетерпит, Мишка же, он — партеец, от такой кормушки рази какая баба добровольно откажется? — поддержал его высокий, худой, похожий на гвоздь мужик лет сорока пяти.