— Это точно, у Крамского скоро будет зад от поцелуев светиться, как лампочка Ильича, — поддержал собутыльника Архипов.
— Ты давай… того… потише, прикуси язык-то, как бы чего не вышло, — зыркнул по сторонам «гвоздь». — Крамской, он хоть и добрый, да не ко всем.
— А я чего? — шумно развёл руками Архипов. — Я только к тому, что жена — ведь она не стенка, её же и подвинуть можно, так, мужики?
— Го-рько! Го-рько!
Громкие полупьяные выкрики разгулявшихся гостей сливались в один неясный шум, и, отгородившись от внешнего мира толстым стеклянным колпаком, Кирилл старался не прислушиваться к ним. Целуя узкие розовые губы нелюбимой, он прикрывал ресницы, и перед его глазами тут же вставали другие — жадные, нацелованные, припухшие губы Любани. Чувствуя, что его сердце начинает неистово колотиться, Кирилл забывался. Прижимая к себе девушку, Кряжин пытался раздвинуть языком жёсткие неподатливые губы Марьи, но, вздрогнув, та удивлённо отстранялась от него прочь и, виновато улыбаясь, с беспокойством вглядывалась в ставшие вдруг чужими и абсолютно холодными глаза мужа.
За его праздничным столом, смеясь и перебрасываясь ничего не значащими словами, сидели чужие люди и, произнося торжественные тосты, выворачивали его душу наизнанку. Чокаясь стеклянными рюмками, они думали, что пьют за начало новой светлой жизни, но Кирилл знал наверняка, что справляют они не свадьбу, а поминки, тризну по светлому счастью, тенью проскользнувшему мимо него.
Восседая во главе стола, Кирилл тупо смотрел на своё отражение в девственно-чистой тарелке, и душа его обливалась кровью. Щерясь тупыми ржавыми зубьями, из темноты сарая на него поглядывал отцовский медвежий капкан. Вперившись в грудь, плотно прижавшись железным кругляшком холодного слепого глаза, из-за угла печи посмеивался раздвоенный ствол родительского самопала. И во всём огромном мире теперь не было такой силы, которая помогла бы ему выбраться из этих страшных, бездушных тисков.
— Кирочка, до Нового года осталось меньше недели, а ты всё никак не решишь, где мы его будем встречать, — ожидая очередной вспышки неудовольствия мужа, Марья виновато дрогнула губами и просительно посмотрела Кириллу в глаза. За последний месяц эта сцена повторялась уже не впервые, и, наверное, Марья многое бы отдала, лишь бы не возвращаться к этому снова. Но за окном оканчивался декабрь, время поджимало, а Кирилл сам так ни разу и не заговорил на эту тему, упорно отодвигая момент, когда волей-неволей придётся разрезать гордиев узел.
Увидев нависшие, сошедшиеся у переносицы брови и сомкнутые в едва заметную узкую полоску побелевшие губы мужа, Марья вздрогнула, и по всему её телу побежали злые холодные мурашки.
— Ты, пожалуйста, не дуйся, Кирюш, я вижу, что ты сердишься. — Собрав своё мужество в кулачок, Марья расправила плечи и, едва поспевая за огромными шагами Кряжина, взглянула на него снизу вверх: — Только я никак не могу понять отчего. Неужели это так сложно, на что-нибудь решиться? Ведь, как ты скажешь, так и будет. Хочешь — поедем гулять с нашими, институтскими, нет — давай съездим к родителям в Озерки, они, поди, заскучались. А если это всё не то, так останемся дома, вдвоём, вдвоём — это тоже здорово, ведь правда, Кирюш? — Стараясь не отставать, Маша семенила по заметённому снегом тротуару и, поглядывая сбоку на каменное лицо Кирилла, усиленно тёрла шерстяными варежками пристывшие на декабрьском морозе щёки.
Не глядя на жену и нисколько не беспокоясь, успевает ли она за его аршинными шагами, Кирилл посматривал на горящие огоньки иллюминации и с неприязнью осознавал, что в просительной трескотне Марьи есть своя доля истины. Хочешь не хочешь, а приставать к какому-нибудь берегу всё равно рано или поздно придётся. Новый год был действительно на носу, но ни один из трёх вариантов встречи праздника, предложенных Марьей, его не устраивал.
Исключительно по своей наивности (ничем другим это объяснить было просто невозможно!) Марья предполагала, что если группа собирается встречать Новый год вместе, то из этого автоматически вытекает, что их с Кириллом присутствие в развесёлой компании предполагается как бы само собой разумеющееся. Но было уже двадцать пятое, а до сих пор официально их никто так и не пригласил, и вероятность того, что это случится, уменьшалась с каждым днём. Ждать до последней минуты, позовут тебя или нет, Кирилл считал ниже своего достоинства, а напрашиваться было не в его правилах. Поэтому, когда в институте Марье вдруг пришло в голову наивно поинтересоваться, какую сумму за двоих следует внести в общую кассу, он готов был провалиться от стыда. Больно ухватив жену за руку, Кирилл буквально силой выволок Марью из аудитории, с трудом удержавшись от того, чтобы не закатить ей скандала прямо там, в большом лекционном зале…