— Кх! Кх! — стараясь обратить на себя внимание, Любаня притворно закашлялась. — Здрас-с-сьте всем. Я стучала, только вы не слышали. Тёть Тась, мать просила у вас… это… — Любаня на мгновение запнулась и, зацепившись глазом за стоявшую у окна худенькую фигурку на шпильках, окинула Марью оценивающим взглядом. Мгновенно охватив её всю, с головы до ног, Любаня горячо полыхнула жадными кошачьими глазами и, скомкав в кулаке вылинявший цветастый лоскут старенького платка, поспешно убрала руку за спину.
— Привет, — кивнув головой Любаше, Марья зажато улыбнулась и, дрогнув губами, отвела глаза в сторону.
— Так тебе чего дать-то, Любань? — голос Анастасии Викторовны разбил неловкую тишину на тысячи мелких осколков, и, рухнув на Шелестову с высоты, они вонзились в душу и сердце мелкими крапинками болезненной зависти.
— Мне?.. Ах да. Мне бы соли, — сбрасывая секундное оцепенение, Любаня лучезарно улыбнулась и тряхнула копной блестящих волос. — Мать говорит, сходи, говорит, к Голубикиным, возьми, а то вся вышла. Тёть Тась, мы завтра вернём.
— Да ты не стой, проходи, я сейчас отсыплю. Чашку-то давай. — Метнувшись к дверям, Анастасия Викторовна взяла из рук Любани деревянную кадушечку и, подтолкнув Шелестову под локоть, увлекла за собой в кухню.
— Это что за экспонат? — глядя в погасшие глаза племянницы, Михаил недовольно мотнул головой.
— Это дочка Шелестовых, Любка, не узнал? — загасив папиросу, Николай посмотрел на Михаила и дрогнул правой стороной рта. — Стерва ещё та, — неторопливо уронил он, — первостатейная.
— Не слушайте его, дядь Миш, это он так шутит. Любаня — моя подруга, мы с ней вместе учились… и вообще…
Пытаясь убедить Крамского в том, что не всё так плохо, как обрисовал отец, Марья улыбнулась, но улыбка девушки вышла какой-то натянуто-жалкой и бледной.
— А я говорю, что ты ещё хлебнёшь с этой подругой досыта, — не глядя ни на кого, упрямо возразил Николай. Метнув быстрый взгляд в сторону дочери, он сощурил глаза и, дернув крыльями носа, неодобрительно повел шеей.
— Пап! — многозначительно округлив глаза, Марья кивнула на приоткрытую дверь кухни и умоляюще посмотрела на отца. Подумав о том, что Любане были слышны последние слова, Марья почувствовала, как в её душе шевельнулось что-то холодное и скользкое.
— Ладно, ладно, — махнув рукой, отец отвернулся, а Марья, облегчённо выдохнув, посмотрела на Крамского.
— Дядь Миш, а какая она, Москва? — сделав несколько шагов к столу, Маша уселась на стул и, сняв шпильки, влезла ногами в привычные тапочки.
— Москва-то? — увидев, как племянница, стараясь не встречаться с ним взглядом, торопливо убирает туфли на дно помятой коробки, Михаил почувствовал, как внутри него поднимается волна едкой обиды. — Москва — она гордая и очень красивая, такая красивая, что враз и не расскажешь, — проговорил он и, неизвестно отчего, глубоко и горестно вздохнул. — Представь, Маняшка, асфальтовые дороги на много-много километров, резные ограды парков и скверов, театры и концертные залы, чугунные дуги мостов и набережных. И огромные, из камня, дома, такие огромные, что между ними не всегда видно небо.
— А как же звёзды? — потрясённо произнесла Марья. — Неужели в Москве совсем-совсем нет звёзд? — Представив себе закутанный, словно в кокон, асфальтовый рай пыльного города с нарезанными квадратиками вместо неба, Марья вздрогнула и, ожидая ответа, тревожно взглянула на Крамского.
Но ответить он ей не успел. Скрипнув разбухшим деревом, отворилась кухонная дверь и, сияя белозубой улыбкой, в проёме показалась Любаня.
— Ты передай Анфисе Егоровне, что отдавать не нужно, нехорошо это, соль отдавать, — стараясь придать голосу большую дружелюбность, Анастасия Викторовна провела по спине Любани своей сухонькой прозрачной ладонью.
— Хорошо, тёть Тась, я передам, — послушно кивнула она и, не поворачиваясь, скосила глаза на Марью. Увидев поджатые под стул ступни в овчинных тапочках, Любаня едва заметно дрогнула ресницами, и уголки её губ непроизвольно дёрнулись. — Спасибо за соль, до свидания. Здорово вам повечерять. — Вздёрнув подбородок, она обвела взглядом притихшую компанию и, шагнув за порог, скрылась за дверью.
— Ничего себе! — сглотнув, Михаил поднял брови и с удивлением посмотрел на Николая. — Это не девка, ведьма какая-то. У неё такие глазищи, что она ими может запросто пополам перерезать.
— Да что вы, дядь Миш, Любаня и букахи не обидит, я её давным-давно знаю, мы с ней дружим с самого детства, — вступилась за подругу Марья. — И чего ты, пап, зря выдумываешь, девчонка как девчонка, не хуже и не лучше остальных. — Стараясь придать весу своим словам, она пожала плечами и, беззаботно покачав головой, сдержанно улыбнулась. — А вы тоже, дядь Миш, выдумаете: ведьма! Городской, а в сказки верите!