Там были, на другом конце, русские — москвичи. А Таня, и ее подруга, — они были белоруски. Ближе всех были почти местные: компания симферопольских гопников. Основного среди них звали Папазол. Таня с подругой как-то ходили в селение; и, вернувшись, давясь от смеха, преподнесли ему коробочку лекарства «папазол». Папазол не улыбнулся, принял подарок, обмолвился: положит его в ящик, дополна забитый пресловутым средством. Шутка вышла бумерангом, пристукнула по остроумным лбам.
Самое смешное, что все эти несмешиваемые группы находились на пространстве длиной метров в пятьдесят. Ну, может, пятьсот, с метрами у Тани и ее подруги было неважно.
Они поднялись — по тропинке, местами поворачивающейся почти боком; потом спустились. Сергей смотрел, как они спускались. Еще кое-кто смотрел.
Оказавшись внизу, Танина подруга сразу же разделась догола. Бросила одежду на рюкзак. И полезла в море.
В день, когда они заявились, был шторм. Волны выше головы, обрушивались на берег. Подруга однако храбро поднырнула. На глубине волны были не так велики. Главную трудность представлял выход обратно. Она, осмотрительно медля, поводя одними ногами, качалась на пологих горах, это только казалось, что бухты-барахты, на самом деле зоркий расчет. Позволила наконец особо крупному валу себя нести. Вскочила на ноги — чуть выше колена. И проворно выковыляла на сушу, средним бурным волнам, следующим за большой, не даваясь врыть мордой в гальку. Кривые ноги и плоская грудь компенсировались этим действительно удачным цирковым номером.
Больше в бухте никто не купался. Никто на нее особенно и не смотрел. Тем не менее после ее выходки их признали. Она застолбила свое и Танино право здесь находиться.
Таня сидела на рюкзаке. Полностью одетая. К ней подошел человек.
— Твоя подруга смелая, — кудрявый, тощий гаврик средних лет — вместе с Таней глядя на голую, выбирающуюся на сушу.
— Покурим? — спросил Сергей, останавливаясь у костра. Сигарет было мало, они были вроде денежной единицы. Деньги, вообще-то, имелись почти у всех, просто ходить далеко: лишний раз подниматься по тропе. Внутри бухты совсем другие ценности. Тушенка, например. Трава, конечно. Трава, во-первых, росла даже в Симферополе; но и гораздо ближе можно было затариться гораздо более крепкой, чем и не пренебрегали. Угощались и угощали не в счёт; трава, еда, и в самой большой степени — это полуотрезанное от мира пространство — и сплотили этот удивительный конгломерат в вышибленное из времени. До того Сергея угостили у другого костра; сказали, кивая: вон, девчонки прибыли. Подразумевалось: бухта не резиновая. Сергей тоже сказал: Подразумевалось: посмотрим. И пошел к своему (что, в его случае, было почти чистая условность, так же как и «останавливаясь» — он не останавливался. Был сразу у всех костров. И везде его угощали).
Подруга, прыгая на одной ноге, натягивала на мокрое джинсы — джинсы у нее были расписные, клеш, столько раз заплатанные при посредстве ниток «мулине», что от исходного материала остались одни трусы. Тот, что сказал «смелая», подошел знакомиться.
— Вы откуда, девчонки? Меня зовут Игорь.
— О, — сказала подруга, за ответом не лазя в карман, — с которым я живу, он в Москве сейчас, тоже Игорь!
«Девчонки», они придумали себе в путешествии имена — Таня, Маня, слишком пресно, не отвечало, им казалось, движению. Что-то вроде: «Утса», «Уна», неважно; обозначаем как прежде.
Подхватив свои рюкзаки, двинулись за Игорёхой.
В бухте, сказано, были костры: три-четыре (компаний больше; очаг позволяли себе самые основательные. Например, симферопольские. Например, украинцы; или которые с детьми). Они подошли к последнему, крайнему — дальше каменная стена. Здесь бухта закруглялась.
Что же Таня увидела?
Она увидела крупного щекастого мальчика. Хрестоматийный еврей из учебника для РНЕ (Русское национальное единство, — запрещенная организация): губастый, с черной подушкой волос. Звали его Виктор. Над ним все потешались; он не обижался: на таких прекрасных людей в прекрасной бухте нельзя обижаться (иначе — что здесь забыл?). Однако: прятал в набитом сидоре десять банок тушенки. Это было актуальным предметом обсуждения. То и дело вставал, в его отсутствие, вопрос: не пора ли слегка экспроприировать? В конце концов это сделали.