— Это кто пришел? — из глубины квартиры послышался голос, и в коридор вышла старушка, закутанная в шерстяной, завязанный вокруг поясницы, платок.
— Да вот, товарищ разыскивает какого-то Хазбулаева. Я говорю — нет у нас такого, не жил.
— Почему же не жил? — обиженно ответила старушка. — До вас жил. Федор Александрович. После него двое жильцов сменилось, — пояснила она. — Ему отдельную квартиру, как ветерану войны, дали. Хороший человек, вежливый. Вот жена только у него болела. Тоже фронтовичка. У меня и адрес их есть.
Она ушла в свою комнату, а через минуту в блокноте Левашова появилась запись: «Улица Художников, дом 96, квартира 5».
— Я вас провожу, — шепнул мальчишка, обгоняя Виктора Петровича на лестнице, — не умрем без кваса. Тут близко.
И через полчаса Левашов стоял на лестнице точечного девятиэтажного дома и нажимал раз за разом кнопку электрического звонка.
Дверь открыли не сразу. Открыл человек маленького роста, с худым смуглым скуластым лицом, побитым оспой, с остатками коротких, с сединой, волос на висках. Одет он был в китель защитного цвета со споротыми погонами, но с тремя рядами орденских планок на груди.
Извинился, что плохо слышит, спросил, кто такой, — Левашов назвал себя, — пригласил войти. Еще раз извинился, что в квартире беспорядок: «Жена в больнице». Говорил резко, быстро, с сильным восточным акцентом. Прошли в столовую, уселись за квадратный, покрытый простой серой скатертью стол. Сказал:
— Ну, что ж, я тот, кого вы ищите. В сорок первом воевал под Старым Бором… Что помню об этих боях? — Задумался, попросил разрешения курить. — Вы даже не балуетесь? Ну и правильно делаете, а я все никак бросить не могу…
Погасив сигарету, начал:
— Причина тех боев — события осени сорок первого… Вы давно в тех местах были?
— Только что оттуда.
— Значит, сами видели: края топкие, болотистые. Фронт подошел и остановился — часть болот у немцев, часть — у нас. В тылу врага — партизаны. Надо сказать, они буквально громили его. Это представить трудно — одних железнодорожных эшелонов пускали под откос каждый месяц пятнадцать-двадцать. И тогда фашистское командование решило партизан уничтожить. Сняли с фронта дивизию СС, подтянули тыловые части, перебросили авиацию. Наступали две недели — никакого успеха. Партизаны отошли в самую глубь болот, на островки…
— Я уже был на таком, — перебил его Виктор Петрович, — туда, не зная местности, лучше не соваться!
— Вот-вот. Засели там партизаны, замаскировались от наблюдения с воздуха. А когда выпал снег, да мороз ударил, немцы хотели возобновить наступление, а тут как раз наши начали под Москвой! Разгром нескольких армий, отступление… Короче говоря, им стало не до партизан. Но в штабе нашей армии тоже не дремали. Кольцо окружения есть, значит ближе к весне немец может оправиться, собраться с силами и попробует с партизанами покончить. А тут, когда болота замерзли, появилась возможность использовать наши танки: нанести внезапный удар, прорваться танковым десантом в район окружения.
— И ведь зима та была суровая, болота, наверно, насквозь промерзли?
— Суровая? Это верно… Так вот, удар предполагали сперва нанести с одного направления… Тут я должен вас предупредить, чтобы вы не думали, что речь шла о какой-то крупной операции. Нет, участок фронта наш был довольно спокойный, тихий, силы и наши и немцев не особо крупные, и поэтому то, что в моем рассказе выглядит, как целое сражение, на самом деле было по масштабам фронта всего лишь эпизодом, «отдельными боевыми столкновениями», как говорило тогда в сводках радио…
— Я не согласен, — прервал его Виктор Петрович, — это для фронта, как вы сказали, «отдельные боевые столкновения». А для тех, кто в них участвовал?.. Я не был на войне, но могу себе представить: два солдата, наш и вражеский, сошлись на нейтральной полосе, оба начали стрелять. Для них это не «отдельное столкновение», на карту поставлена жизнь! Да и не только для них. У нашего солдата где-то в тылу жена, дети…
Хазбулаев с уважением взглянул на него.
— А как же, как же… Это теперь, разглядывая карты со стрелками, кто-то может про это забыть, а тогда… Вот почему каждый день на фронте — подвиг, а каждый, кто отдал жизнь за победу, — герой. Память о погибших священна.
Виктор Петрович хотел сказать, что именно поэтому он и сидит сейчас здесь, с ним, но промолчал.
— Так вот, теперь о самом себе. Для участия в бою были выделены из состава полка два взвода. Мой и старшего лейтенанта Михайлова. Предполагалось, что будем действовать мы вместе, в два эшелона. А Михайлова я знал уже месяца два. На фронте много времени, чтобы сдружиться, не надо» Осенью мы были в одном бою, он мне помог, я ему — вот и друзья. Да еще — одного возраста, да учились, оказывается в одном училище, любили спорт — оба занимались боксом. Вон сколько общего! Но учили нас тогда быстро, времени ни на что не оставалось, так друг друга в училище мы и не заметили. И вот теперь снова бок о бок. Парень, я вам доложу, он был по-настоящему храбрый. А как помог?.. В том бою наш полк наступал на укрепленный район. Танки в засаде, в лесу. По сигналу вышли двумя узкими клиньями — на немца. Чтобы расчленить оборону. Раздавил я гусеницами один окоп, говорю водителю: «Жми!» Рванулись вперед и не заметили с боку немецкое противотанковое орудие с целым расчетом. А у танка самая тонкая броня — борт, значит, это орудие сейчас как врежет! Прошьет насквозь. Конец! Только я хотел скомандовать поворот, вижу справа наш танк. Взлетел на пригорок и с него на немецкое орудие — всем весом… Потом развернулся — и еще! Ну, там каша — сталь, земля, люди… Бой окончился, наши танки рядом стали, я вылез, подошел, обнял Володю — Михайлова Владимиром звали, — вытащил из нагрудного кармана часы и отдал ему. На вечную память, говорю, носи, никогда не снимай. Часы для меня самого память — отцовские золотые, на крышке вензель отца — буква Х, он у меня был первым в Казани татарином-врачом. А Володя свои, ручные, простенькие снял и — мне. Они до сих пор у меня лежат. Не ходят давно, а храню…