Однажды, запыхавшись, он прибежал к ней в будку и положил на стол листок бумаги, запачканный ржавчиной. Переводя дух и разглаживая бумагу грязной ладонью, он рассказал, как техник перепутал обвязку труб, как он заметил, указал на это технику и они поссорились.
— «Ты, говорит, здесь от сохи на время, а я пять лет на промыслах, тебе меня не учить...» А я говорю: «Плохо ты жил пять лет, коли ничего не нажил. Пойдем, говорю, к Анечке». Боится, не идет, чертяха. Знает кошка, чье мясо...
— Позови его ко мне, — сказала Анна Львовна. — А сам иди и делай, как говорил.
Ей не хотелось подрывать авторитет техника в присутствии рабочего. Было досадно, что техник совершил грубую ошибку, и в то же время радостно, что рабочий оказался прав. «Как мало еще у нас людей и как быстро растут наши люди!» — подумала она.
Все эти будничные дела на стройке — успехи, затруднения, столкновения и неполадки — до того заполняли ее день, что у нее не хватало времени, да и не хотелось думать о неблагополучии в ее собственном доме. Иногда в разгар рабочего дня ей казалось, что и неблагополучия-то никакого нет. Стоит ей вернуться домой, подойти к Григорию, прижаться лбом к его плечу и сказать: «Ну, хватит. Ты был слаб и шаток, а я груба и нетерпелива. Не будем больше вспоминать об этом». И все опять станет по-прежнему — легко и просто.
Но уже по дороге домой ее охватывало тоскливое чувство ожидания. Трудно было войти в комнату (она теперь входила неслышно, стараясь не хлопать дверьми) и поднять глаза на мужа (ей казалось, что глаза выдадут ее неловкость, смятение, желание отдалить встречу). О чем бы ни говорила она, что бы ни отвечал ей Григорий, все звучало так, словно было придумано нарочно, чтобы скрыть их настоящие мысли.
За обедом она поминутно заглядывала в его тарелку, пододвигала хлеб и спрашивала виноватым голосом: «Ты сыт? Хочешь еще? Не пересолено?» А сама смотрела на его маленькие белые руки, ломавшие хлеб, перевертывавшие страницы газеты, и ей хотелось схватить его за руки и крикнуть: «Уедем, уедем отсюда немедленно, теперь же! Разве ты не видишь, что мы здесь теряем друг друга?» В такие минуты она была уверена, что во всем повинно это место с его палящим солнцем и ураганными ветрами, повинны Стамов, мастер Шеин, белоголовый техник, ручей за Каштанным бугром и воспоминания. Но она не кричала, не трогалась с места, а, опустив глаза, спрашивала его виноватым голосом, не хочет ли он чаю.
В день приезда наркома Емчинов с утра собрался в город. За чаем он несколько раз порывался что-то сказать, но все только откашливался и разглаживал рукой скатерть. Наконец отодвинул чашку и спросил то же самое, что спрашивал каждое утро:
— Ну, как у нас дела на площадке?
Анна Львовна встрепенулась и неестественным (так ей казалось) голосом стала рассказывать о том, как техник перепутал обвязку труб и как его ошибку обнаружил молодой рабочий.
В прежнее время Григорий, вероятно, свистнул бы насмешливо и ответил: «Ну, милая, у тебя не техники, а золоторотцы». Но с тех пор, как они перестали поверять друг другу мысли, у обоих явилась потребность - восторгаться чем-нибудь. И Григорий ответил ей в тон, мечтательно улыбаясь:
— Люди растут на глазах. Ну где еще, в какой стране возможны такие факты!
И, несмотря на то, что накануне Анна Львовна думала то же самое, ответ Григория показался ей нестерпимо фальшивым. Она побледнела, опустила глаза, и глухо, точно боль в застывшем теле, шевельнулась в ней ненависть.
«Приду сегодня домой попозже, — думала она. — До семи буду с сезонниками, потом забегу к Варваре, а там еще что-нибудь найдется».
Пока она думала, чем бы занять себя вечером, Григорий встал, подошел к окну. Сирена автомобиля дважды провыла у подъезда. Он все стоял, устало сгорбившись, и барабанил пальцами по стеклу. Аня спросила:
— Ты, верно, поспеешь домой к обеду?
Ей хотелось, чтобы он ответил отрицательно, но Григорий вдруг подошел к ней, нагнулся и близко заглянул ей в лицо.
— А ты бы хотела, чтобы я вернулся пораньше? — спросил он дрогнувшим голосом, обнимая ее за плечи. — Правда, мы с тобой давно не гуляли вместе. А куда делись наши рабочие вечера вдвоем! А театры! Помнишь, как хорошо было?
Анна Львовна слушала молча, не смея пошевелиться. Совсем близко видела она его лицо, взволнованное и умоляющее. «Мы с тобой живем плохо, я страдаю от этого и хочу вернуть прежнее, — говорило его лицо. — Я верю, что это еще возможно». И хотя Анна Львовна смутно понимала, что волнение Григория вызвано предстоящим свиданием с наркомом, она все-таки почувствовала себя растроганной, и опять ей показалось, что никакого неблагополучия между ними нет.