— Я потому и спросила тебя, — ответила она, забывая, что минуту назад думала совсем другое. — Ведь морозы кончились! — прибавила она значительно и улыбнулась мужу. — Ну, хочешь, я освобожусь сегодня пораньше? И мы будем вместе весь вечер. И пойдем куда-нибудь, ну... куда хочешь!
— Да, да, это будет славно, — говорил Григорий, все еще блестя глазами, но уже торопливо, как будто за его спиной стоял кто-то. — Понимаешь, все эти тревоги, точно бельмо на глазу, портят не только зрение, но и характер.
Они вышли вместе на крыльцо, и Анна Львовна прошла с ним об руку до самой машины, поправила ему галстук и смотрела в стекло, как он усаживался.
— Счастливого пути!
Автомобиль тронулся. Скоро его заслонил встречный грузовик, позвякивавший железным ломом. Анна Львовна повернулась и пошла по направлению к карьерам.
«Каждый человек бывает иногда слаб и совершает поступки, которых потом стыдится, — думала она. — Морозы кончились. И он опять прежний. И я его люблю. И мы прожили вместе шесть лет. И у нас будет ребенок. Разве этого мало?»
На площадке, у края глубокой ямы, толпились землекопы. Два бригадира хватались по очереди за древко лопаты, измеряя глазами свободное место на древке и стараясь ловчее ухватить его. Молодой дагестанец в лохматой папахе, сдвинутой на лоб, недоверчиво наблюдал товарищей, и лицо у него было, как у ребенка, который не понимает условий игры, боится быть обманутым, но не хочет показать этого.
Бригадир, в засаленной рваной буденовке, покрыл ладонью кулак товарища, радостно засмеялся и свистнул, сзывая своих. Другой бригадир, в холщовой, заскорузлой от пота рубашке и латаных брюках, остервенело плюнул, махнул рукой и отошел. По лицу дагестанца скользнула робкая детская улыбка.
— Кончай жеребьевку, ребята, сейчас гудок, — сказала Анна Львовна, подмигивая дагестанцу, который, сдвинув папаху со лба на затылок, поплевал на руки, подражая своему бригадиру. — Там, с краю, только наверху рыхлый грунт, а глубже все равно камень, — прибавила она, желая утешить бригадира, проигравшего жеребьевку.
Ей было легко и радостно, как уже давно не было, и хотелось, чтобы другим тоже было легко и радостно. Техник, перепутавший накануне обвязку труб, шел за нею следом в отдалении, видимо, не решаясь подойти.
— Подготовили линию? — спросила его Анна Львовна. — После шабаша начнем опрессовывать. Да подойди сюда! — она поманила его пальцем, насмешливо улыбаясь. — Ну, как у тебя дела?
— Давеча промахнулся, Анна Львовна, — заговорил техник, морщась и дергая щекой. — Что со мной случилось, не пойму.
— Ладно, говори! Парень-то соображает, толковый, видно, парень, — поддразнивала Анна Львовна. — А ты его зубом! Нехорошо!
— Это уж верно. Да ведь в спешке мало ли что бывает. Старики говорят: в спешке бог верблюда обидел.
«Всякий бывает иногда слаб и делает глупости, — думала Анна Львовна, обходя площадку. — Что-то радостное у меня сегодня на душе. Морозы кончились? Нет, не то. Он опять прежний, и я люблю его. А в том, что было между нами, виноваты морозы, спешка и усталость...»
На обратном пути из города Емчинов заехал на буровую Шеина, но мастера там не застал. Это немного раздосадовало его. Искать Шеина по промыслам было не совсем удобно. «Выйдет так, что я бью тревогу и ищу его поддержки», — думал он. Емчинов отпустил машину и пошел пешком по шоссе, надеясь встретить Шеина по дороге.
Показалась белые стропила нового глинозавода. Гудок только что провыл за холмами, и разнообразные звуки на строительной площадке — фырканье трактора, дробный стук топоров и визг точила — стали понемногу затихать. По шоссе вереницей шли рабочие. Среди них Емчинов узнал свою жену. Она стояла у края дороги, разговаривала с высоким черноволосым плотником, у которого в густых курчавых волосах запутались белые стружки, и смотрела, улыбаясь, навстречу подходившему Емчинову.
— Машина испортилась? — спросила она. — Почему ты здесь?
И, не дожидаясь ответа, взяла его под руку, крепко сжала его пальцы и, обернувшись, кивнула головой плотнику: «До завтра».
Брови и ресницы Ани были слегка припудрены пылью. Это неуловимо меняло ее черты, усиливая то новое, счастливое и милое выражение, которое озарило ее лицо с той минуты, когда он подошел. Она крепко опиралась на его руку и задавала незначительные вопросы: «Ты голоден? В городе много пыли? Ну, что же там было?» — таким глухим, взволнованным голосом, словно в этих простых вопросах скрывался тайный, только им обоим понятный смысл.