– Так вы думаете, что наступил перелом? – спросил он задумчиво.
– Несомненно. И надо сделать все возможное, чтобы развить успех. Многое зависит от береговых организаций. У диспетчеров есть свои любимцы, вроде «Агамали». Образцовое судно получает все в первую очередь. Значит, надо создать «Дербенту» репутацию образцового судна. Если послать пароходству телеграмму, как я сказал...
– Что же, я не против. Давайте составим, – согласился Евгений Степанович, он чувствовал раскаяние за горячность, и ему хотелось поскорее уступить, чтобы загладить вину перед помощником.
– Напишем коротко и достойно, – сказал Касацкий, вынимая блокнот. – На основе соцсоревнования и ударничества нам удалось повысить коммерческую скорость... Так будет искренне и без всякой назойливости. Правда?
Он дописал телеграмму и протянул ее Кутасову. Прошелся и остановился перед иллюминатором, покачиваясь на каблуках. Капитан морщил лоб, читая телеграмму.
– Хорошо, – сказал он наконец, – так будет действительно вполне достойно.
– Еще одно, – сказал Касацкий, зевая, – кто-то предложил ликвидировать четырехкратный запас горючего для дизелей. Басов считает, что если убрать с танкера лишнее горючее и разный хлам, то можно увеличить полезную грузоподъемность судна на триста пятьдесят тонн. Хорошо придумано. Я хотел вас предупредить, чтобы вы не вздумали противиться.
– Позвольте, – удивился Евгений Степанович, – вы хотите убрать запас горючего?
– Оставить только на один рейс, Евгений Степанович...
– Да, как это, помилуйте?
– Ну, так я и знал, – усмехнулся Касацкий, – скажите лучше: зачем мы возим четырехкратный запас?
– На всякий случай. Мало ли зачем. Все так делают...
Касацкий зевнул.
– Рейсового запаса более чем достаточно даже при штормовой погоде, – сказал он мягко, – а триста пятьдесят тонн за рейс – это составит в месяц три тысячи, а за навигацию около двадцати тысяч сверх плана. Дело ясное.
– А не опасно?
– Безусловно опасно. Рискуете получить премию и благодарность от Годояна. Ну, договорились?
– Пожалуй.
– Басов говорит, что можно значительно перевыполнить план, если мобилизовать все скрытые средства, – сказал помощник задумчиво. – Похоже, что он прав. Во всяком случае, он уже откопал одно средство. И пожалуй, сделает большую карьеру этот невзрачный чудак, вот увидите.
Последняя баржа была подана с опозданием на два часа. Буксир подтащил ее к борту «Дербента», вспенил винтами воду, свистнул пронзительно и затих. На палубе баржи неторопливо ворочались угрюмые заспанные люди в тулупах, растягивая наливной шланг. С борта танкера за ними наблюдали моряки.
– Там на рейде чиновники сидят, чернильное крысы! – волновался Володя Макаров. – Им наплевать на то, что мы потеряли два часа. Так мы ничего не добьемся. Их нужно как-то ударить...
– Напишем заявление начальнику Каспара, – сказал Котельников рассудительно. – Он их подтянет.
Гусейн посматривал на говоривших, судорожно дергая бровью. Его нестерпимо раздражали медлительные движения людей на барже и их безучастные лица.
– Вы всегда так ходите? – крикнул он вниз. – Эй вы, с броненосца!
– Не задирай их, – посоветовал Котельников, – они назло будут тянуть канитель.
Но Гусейн не унимался:
– Скажите вашим начальникам-раздолбаям, что мы жаловаться будем. Мы управу найдем!
– Зря ругаетесь, – ответили снизу, – мы люди маленькие.
Гусейн отошел от борта. Бесцельно сокращать время стоянок и экономить минуты, когда результат всех этих усилий может пойти насмарку из-за простой невнимательности диспетчера на берегу. Моряки «Дербента» заинтересованы в успехе соревнования, но успех этот зависит и от диспетчера, и от мохнатых людей с баржи, и от пристанских рабочих в порту, и Гусейн старался не глядеть на то, что происходило на барже, старался сдержать закипавшее в нем глухое раздражение, которое казалось еще тяжелее оттого, что сердиться, в сущности, было не на кого.
По выходе с рейда он успокоился немного: «Дербент» делал двенадцать узлов. Потом была вахта, и она прошла сравнительно спокойно, – двигатели оборотов не сбавили, топливо подавалось исправно. Все же иногда колола назойливая мысль: может быть, все это напрасно?
Пообедав после вахты, он спал. Но проснувшись, сквозь глазок иллюминатора увидел плотную молочно-белую муть.
Туман всегда наполнял Гусейна горькой тоской и поднимал со дна души отболевшие как будто печали. Он вышел на палубу; огни, вспыхнувшие на мачтах, горели мутно, словно обернутые белой шелковой тканью. Глухо звучали голоса и шаги. У подошедшего Володи был хриплый голос и лицо казалось зеленоватым.